Ночью вся кровь черная

И вот, однажды утром, когда капитан просвистел сигнал к атаке и мы выскочили с криками из земного брюха, противники с голубыми глазами не стали сразу стрелять по нам. Противники с голубыми глазами подождали двадцать вздохов – ровно столько им было нужно, чтобы засечь Жан-Батиста, – а потом уже начали стрелять. Видит Бог, чтобы засечь его, им понадобилось не меньше двадцати вздохов. Я знаю, я понял, мы все поняли, почему они подождали, прежде чем открыть огонь. Противники с голубыми глазами, как сказал капитан, имели зуб на Жан-Батиста. Видит Бог, им осточертело слушать, как он кричит: «Сраные педики, сраные боши!» и размахивает в воздухе над нашим окопом штыком с насаженной на него рукой их товарища. Противники сговорились убить Жан-Батиста во время следующей атаки французов. Они решили между собой: «Убьем этого парня, да как-нибудь погаже, чтобы другим неповадно было».

А этот идиот Жан-Батист, который, как нам казалось, решил умереть во что бы то ни стало, сделал всё, чтобы облегчить им эту задачу. Он нацепил вражескую руку себе на каску. А поскольку она уже хорошо подпортилась, он обмотал ее белым, запеленал ее, как сказал капитан, в белую ткань, каждый палец обмотал. У него очень хорошо получилось, у Жан-Батиста, потому что прицепленная спереди к каске рука с вытянутым вверх средним пальцем была отлично видна. Противники с одинаковыми голубыми глазами без труда разглядели его. У них были бинокли. В свои бинокли они увидели белое пятно на каске одного маленького солдата. На это им понадобилось, должно быть, вдохов пять. Они навели резкость и увидели, что это белое пятнышко показывает им палец. Еще пять быстрых вдохов. Но корректировка огня заняла больше времени, не меньше десяти медленных вдохов, уж очень они разозлились на Жан-Батиста за то, что он так издевался над ними, используя для этого руку их же товарища. Они приготовили тяжелую артиллерию. И должно быть, обрадовались, когда через двадцать вдохов после свистка капитана он попал в прицел их пушки. Они, должно быть, очень и очень обрадовались, эти противники, когда увидели в свои бинокли, как у Жан-Батиста отлетела голова. Голова, каска, прицепленная к ней вражеская рука – всё разлетелось в пыль. Должно быть, они пришли в восторг, эти противники с одинаковыми голубыми глазами, когда увидели, как их позор разлетелся в прах вместе с головой их обидчика. Видит Бог, они наверняка угостили табаком того, кто так здорово выстрелил. Должно быть, после окончания нашей атаки они хлопали его по плечу, предложили ему выпить. Должно быть, они аплодировали ему за этот мастерский выстрел. А может, даже сочинили песню в его честь.

Видит Бог, может быть, эту песню в его честь я и слышал, она доносилась из их окопа после той атаки, когда погиб Жан-Батист, вечером, когда я отрезал четвертую руку противника, вынув наружу его внутренности, в самой середине ничьей земли, как говорит командир.

XII

Я отлично слышал, как поют противники с одинаковыми голубыми глазами, потому что в тот вечер находился совсем рядом с их окопом. Видит Бог, я подполз к ним близко-близко, но так, чтобы они меня не видели, и дожидался, пока они закончат петь, чтобы поймать кого-нибудь из них. Я ждал, когда наступит тишина, когда они уснут, а потом поймал одного из них: так извлекают младенца из материнской утробы, с силой, но нежно, чтобы смягчить удар, чтобы приглушить шум. Я схватил его прямо в окопе, это было в первый и последний раз. Я схватил его так, потому что надеялся поймать того самого артиллериста, который убил Жан-Батиста. В тот вечер, видит Бог, я здорово рисковал, чтобы отомстить за своего товарища Жан-Батиста, который захотел умереть из-за надушенного письма.

Я полз несколько часов под колючей проволокой, чтобы подобраться к самому их окопу. Я весь измазался грязью, чтобы они меня не заметили. Сразу после того снаряда, который оторвал Жан-Батисту голову, я бросился на землю и несколько часов полз в грязи. Капитан Арман уже давно просвистел сигнал к отступлению, когда я добрался до вражеского окопа, раскрывшегося, как и наш, словно лоно огромной женщины, женщины размером со всю землю. Тогда я подполз к самому краю вражеского мира и стал ждать, ждать. Они долго пели под звездами свои мужские песни, песни воинов. Я все ждал, ждал, пока они не заснули. Все, кроме одного. Кроме одного, который курил, прислонившись к стенке окопа. На войне не надо курить, тебя могут заметить. Я заметил его из-за табачного дыма, из-за голубого дымка, который поднимался в небо из его окопа.