Ночью вся кровь черная

Видит Бог, я никогда не видел такой мерзости. Еще до того, как капитан свистнул в свисток, некоторые из наших семерых товарищей застучали зубами, а на штанах у других стало расползаться пятно. Когда же капитан засвистел, начался вообще ужас. Если бы момент не был таким серьезным, можно было бы расхохотаться. Поскольку руки у наших товарищей-предателей были связаны за спиной, им трудно было подняться по шести или семи ступенькам. Они спотыкались, соскальзывали, падали на колени, воя от страха, потому что враги с одинаковыми голубыми глазами быстро поняли, что капитан дарит им дичь. Видит Бог, как только артиллерист, который убил моего друга Жан-Батиста, увидел, какой подарочек ему преподнесли, он сразу выпустил три хитрых снарядика, но они все промазали. Однако четвертый попал прямо в нашего товарища-предателя, который только-только вылез из окопа, храброго товарища, который сделал это ради своей жены и детей, и все внутренности его вылетели наружу и забрызгали нас черной кровью. Видит Бог, я-то уже привык, но мои товарищи-солдаты, белые и черные, еще не привыкли. И все мы сильно плакали, особенно наши товарищи-предатели, которым предстояло вылезти из окопа, чтобы быть убитыми по очереди, а то никаких посмертных крестов, сказал капитан. А значит, никакой пенсии ни родителям, ни жене, ни детям.

Видит Бог, вожак наших товарищей-предателей был храбрец. Вожака звали Альфонс. Видит Бог, Альфонс был настоящий воин. Настоящий воин не боится смерти.

Альфонс вылез из нашего окопа, шатаясь, как калека, с криком: «Теперь я знаю, ради чего мне надо умереть! Знаю зачем! Я умираю ради твоей пенсии, Одетта! Я люблю тебя, Одетта! Я люблю тебя, Оде…» Но тут пятый хитрый снарядик оторвал ему голову, как Жан-Батисту, потому что артиллерист противника начал входить во вкус. И снова дождь из мозгов посыпался на нас и на остальных предателей, которые взвыли от ужаса, что им придется умереть так же, как умер их вожак Альфонс. Видит Бог, мы все оплакивали смерть вожака предателей. Старший по званию «шоколадный» стрелок, награжденный крестом за военные заслуги Ибрагима Секк перевел нам, что прокричал Альфонс. Одетте повезло, что у нее такой муж. Альфонс – это человек!

Но после Альфонса оставалось еще пятеро. Еще пятеро наших товарищей-предателей должны были погибнуть после вожака. Один из них обернулся к нам и закричал: «Пожалейте, пожалейте! Ребята… ребята… пожалейте…» Этому предателю, его звали Альбер, было насрать на крест за боевые заслуги, на посмертную пенсию капитана. Этот не думал ни о родителях, ни о жене, ни о детях. Может быть, их у него и не было. Капитан сказал: «Огонь!» – и мы выстрелили. Осталось четверо. Четверо временно живых товарищей-предателей. Эти четверо предателей были храбрыми, они думали о своих родных. Один за другим вылезали они из окопа, пошатываясь, как курицы, которым только что отрубили голову, но которые все еще бегают. Но вражескому артиллеристу, похоже, надоело расходовать маленькие снаряды. Он, похоже, решил выждать тридцать вдохов и рассмотреть в бинокль, какую дичь ему послали. У него уже было две жертвы после трех неудачных выстрелов. Пять снарядов – хватит уже. На войне нельзя разбазаривать тяжелые боеприпасы ради красивых глаз противника, как говорит командир. И последних четверых предателей уложили из обыкновенных пулеметов, всех сразу, так, что предсмертный крик застрял у них в горле.

Видит Бог, после смерти семерых наших товарищей-предателей, погибших по приказу командира, бунтов больше не было. Никаких протестов. Видит Бог, я знаю, я понял, что, если командир захочет, чтобы после моего возвращения из отпуска, из тыла, меня убили противники, он так и сделает. У него получится. Я знаю, я понял: если ему будет нужна моя смерть, он ее получит.

Только командир не должен был знать, что я это знаю. Видит Бог, мне нельзя было говорить, где лежат отрубленные руки. Так что когда командир спросил меня голосом «шоколадного» старшего по званию, награжденного крестом за боевые заслуги, Ибрагимы Секка, куда подевались отрубленные руки противников, я ответил, что не знаю, что потерял их, что, может быть, их украл кто-то из наших товарищей-предателей, чтобы навредить всем нам. «Хорошо, хорошо, – ответил командир, – пусть руки остаются там, где они есть. Пусть их никто не видит. Ладно… Но ты все же наверняка устал. Больно уж по-дикарски ты воюешь. Я тебе никогда не приказывал отрубать руки у врагов! Это не по уставу. Но я закрываю на это глаза, поскольку ты награжден крестом за боевые заслуги. В сущности, для «шоколадного» ты отлично понял, что значит идти в атаку. Отдохнешь месяц в тылу и вернешься обратно с новыми силами. Только ты должен пообещать мне, что после возвращения не будешь больше калечить противников, понятно? Убивать можешь, но не калечить. На цивилизованой войне это запрещено. Понял? Завтра поедешь».