Ночью вся кровь черная

Когда мы с Фари поднялись с земли, мы едва держались на ногах. В полумраке эбеновой рощи я не видел ее взгляда. А между тем светила полная луна, огромная, почти желтая, словно маленькое солнце, отражавшееся в травянистой воде реки. Она затмевала звезды вокруг себя, но нас от ее блеска защищали деревья. Фари Тиам оделась и помогла одеться мне – как маленькому. Фари поцеловала меня в щеку, а потом ушла в сторону Гандиоля, даже не обернувшись. Я остался один смотреть, как пылает в реке луна. Я долго еще смотрел на пылающую реку, ни о чем не думая. Видит Бог, больше до отъезда на войну я Фари Тиам не видел.

XV

Мадемуазель Франсуа, одна из множества дочек доктора Франсуа в белых платьях, смотрела на меня так же, как Фари Тиам в тот вечер, когда захотела, чтобы мы любили друг друга у пылающей реки. Я улыбнулся мадемуазель Франсуа, которая тоже очень красивая девушка – как Фари. У мадемуазель Франсуа голубые глаза. Мадемуазель Франсуа ответила мне на улыбку, и ее глаза задержались на середине моего туловища. Мадемуазель Франсуа не такая, как ее отец, доктор. Видит Бог, она живая. Мадемуазель Франсуа сказала мне своими голубыми глазами, что считает меня очень красивым – сверху донизу.

Но если бы Мадемба Диоп, мой больше чем брат, был еще жив, он сказал бы мне: «Нет, врешь, она не сказала тебе, что ты красивый! Мадемуазель Франсуа не сказала, что хочет тебя! Врешь, все это неправда, ты не умеешь говорить по-французски!» Но ведь, чтобы понимать язык взглядов, на котором говорит мадемуазель Франсуа, мне и не надо говорить по-французски. Видит Бог, я сам знаю, что я красивый, мне все глаза об этом говорят.

Голубые глаза и черные, глаза мужчин и женщин. Мне говорили об этом глаза Фари Тиам, как и глаза всех женщин Гандиоля, какого бы возраста они ни были. Глаза моих друзей, девушек и парней, всегда говорили это, когда я почти голым выходил на засыпанную песком площадку, где мы боролись врукопашную. Даже глаза Мадембы Диопа, этого тщедушного заморыша, невольно говорили мне во время этих схваток, что я самый красивый из всех.

Мадемба Диоп имел право говорить мне все, что ему хотелось, подтрунивать надо мной, потому что у нас было родство душ и одинаковая любовь к шутке. Мадемба Диоп мог посмеиваться, шутить, потому что он был мне больше чем брат. Но о моей внешности Мадемба никогда ничего не мог сказать. Я так красив, что, когда улыбаюсь, все люди, кроме тех, кого я принес в жертву на ничьей земле, улыбаются мне в ответ. Когда я обнажал свои зубы, белые-белые и ровные-ровные, даже Мадемба Диоп, самый большой насмешник, которого когда-либо носила земля, не мог удержаться и не показать в ответ свои страшненькие зубки. Но, видит Бог, Мадемба никогда не признался бы, что завидует моим белым-белым зубам, моим широченным плечам и груди, моей тонкой талии и плоскому животу, моим мускулистым ногам. Мадемба одними глазами говорил, что завидует мне и в то же время меня любит. Когда я побеждал в четырех поединках подряд и мое тело струилось темным светом в лучах луны, когда меня одолевали поклонницы и поклонники, глаза Мадембы всегда говорили мне: «Я тебя ревную, но я люблю тебя». Они говорили: «Мне хотелось бы быть тобой, но я тобой горжусь». Как все в этом мире, взгляд Мадембы имел две стороны.

Сейчас, когда я далеко от того боя, в котором потерял моего больше чем брата Мадембу, далеко от маленьких хитрых снарядов, что напрочь сносят голову, от крупных красных шариков, падающих с металлического неба, далеко от капитана Армана и его смертельного свистка, далеко от моего старшего по званию «шоколадного» товарища Ибрагимы Секка, награжденного крестом за боевые заслуги, я думаю, что ни за что не должен был насмехаться над моим другом. У Мадембы были некрасивые зубы, но он был храбрым. У Мадембы грудная клетка была как у голубя, но он был храбрым. У Мадембы были до ужаса тощие ноги, но это был настоящий воин. Я знаю, я понял, я не должен был своими словами заставлять его показывать мне свою храбрость, о которой я и так уже знал. Я знаю, я понял, что в день своей смерти Мадемба первым выскочил наружу, как только капитан просвистел сигнал к атаке, потому что завидовал мне и одновременно любил меня. Он хотел показать, что для настоящей храбрости не нужно иметь красивые зубы, красивые плечи и широкую грудь, сильные руки и ноги. Так что я теперь думаю, что Мадембу убили не только мои слова. Не только мои слова о тотеме рода Диоп, обидные, колючие, как металлические шарики, которые падают на нас с неба войны, убили его. Я знаю, я понял, что Мадембу, моего больше чем брата, который любил меня и одновременно мне завидовал, убила моя красота, моя сила. Его убили красота и сила моего тела, его убили взгляды женщин, направленные на середину моего туловища. Все эти взгляды, ласкавшие мои плечи, грудь, руки и ноги, задерживавшиеся на моих ровных зубах и на моем гордом носу с горбинкой.