Ночью вся кровь черная

На людях я никогда так не смеюсь, как про себя. Мой старый отец всегда говорил мне: «Без причины смеются только дети и дураки». Я уже не ребенок. Видит Бог, на войне я как-то вдруг повзрослел, особенно после смерти моего больше чем брата Мадембы Диопа. Но несмотря на его смерть, я все еще смеюсь. Несмотря на смерть Жан-Батиста, я все еще смеюсь про себя. С остальными я только улыбаюсь. Видит Бог, улыбка – как зевота, она вызывает ответную улыбку. Я улыбаюсь людям, и они отвечают мне тем же. Когда я улыбаюсь, они не слышат, как громко я смеюсь про себя. И это хорошо, иначе они приняли бы меня за буйнопомешанного. Это как с отрубленными руками. Они никогда не рассказывают, что я сделал с их обладателями, не рассказывают о внутренностях, дымящихся на холодной ничьей земле, как говорит командир. Отрубленные руки не рассказывают, как я вспорол живот восьмерым врагам с голубыми глазами. Видит Бог, никто не спросил меня, как я добыл мои руки. Даже Жан-Батист, которому оторвал голову маленький хитрый снарядик, выпущенный артиллеристом с голубыми глазами. Те, оставшиеся у меня семь рук – это как улыбка, они показывают и одновременно скрывают выпущенные у врагов кишки, при мысли о которых я громко хохочу про себя.

Смех вызывает ответный смех, а улыбка – улыбку. Поскольку я все время улыбаюсь у себя в санатории в тылу, мне тоже все улыбаются. Видит Бог, даже мои товарищи-солдаты, «шоколадные» и белые, которые среди ночи орут во сне, когда у них в голове раздается свисток к атаке и гремит война, даже они, когда видят, как я им улыбаюсь, улыбаются в ответ. Не могут удержаться, видит Бог, это сильнее их.

Доктор Франсуа, высокий худой человек печального вида, тоже улыбается мне, когда я оказываюсь перед ним. Как командир говорил мне, что я – сама сила природы, так и доктор Франсуа глазами говорит мне, что я выгляжу молодцом. Видит Бог, доктор Франсуа меня очень даже любит. С другими он не очень-то щедр на улыбки, а мне дарит их без счета. А все потому, что улыбка вызывает ответную улыбку.

Но видит Бог, из тех улыбок, что я получаю взамен на то, что сам всем улыбаюсь, больше всего мне нравится улыбка мадемуазель Франсуа, одной из дочек доктора, их тут у него много, все в белом. Видит Бог, мадемуазель Франсуа очень меня любит. Видит Бог, мадемуазель Франсуа, сама того не зная, согласна в этом со своим отцом. Она тоже сказала мне глазами, что я выгляжу молодцом. Но потом она так посмотрела на середину моего туловища, что я понял: она имела в виду не лицо. Я знаю, я понял, я угадал, что она хочет, чтобы мы с ней любили друг друга. Я знаю, я понял, что она хочет увидеть меня совсем голым. Я понял это по ее взгляду, который был как у Фари Тиам, когда она отдалась мне в эбеновой роще у реки за несколько часов до моего отъезда на войну.

Фари Тиам взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза, а потом, украдкой, ниже. Затем Фари покинула компанию друзей, с которыми мы там были. А я чуть позже попрощался со всеми и пошел, держась на расстоянии, за Фари, которая направлялась к реке. Люди в Гандиоле не любят гулять ночью у реки. Это из-за богини Маме Кумба Банг. Из-за этого общего страха перед богиней реки мы с Фари Тиам никого и не встретили. Нам с Фари не было страшно, уж больно нам хотелось любить друг друга.

Видит Бог, Фари ни разу не обернулась. Она пошла к маленькой эбеновой роще внизу, у реки. Она углубилась в нее, а я за ней. Когда я ее догнал, то догадался, что Фари прислонилась спиной к дереву. Она стояла передо мной, ждала меня. Было полнолуние, но эбеновые деревья росли довольно часто и отбрасывали тень. Я угадывал Фари, стоявшую спиной к дереву, но видит Бог, лица ее я не видел. Фари притянула меня к себе, и я почувствовал, что она голая. Фари Тиам пахла ладаном и травянистой речной водой. Фари раздела меня, я не сопротивлялся. Фари увлекла меня за собой на землю, и я лег на нее. До Фари я не знал женщин, а Фари до меня не знала мужчин. Сам не знаю, как, я вошел внутрь Фари посередине ее туловища. Видит Бог, внутри у Фари было невероятно мягко, тепло и влажно. Я долго оставался внутри ее тела, не шевелясь, весь трепеща. Вдруг она начала поводить подо мной бедрами, сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее. Если бы я не был внутри Фари, я бы наверняка рассмеялся, так, должно быть, смешно мы выглядели: потому что я тоже начал вертеть бедрами во все стороны, и каждое мое движение Фари Тиам вознаграждала ответным толчком. Фари толкала меня бедрами, постанывая, а я тоже со стоном отвечал ей такими же движениями. Видит Бог, если бы это не было так чудесно, если бы я мог когда-то в мыслях представить себе, что мы будем вот так извиваться друг на друге, я бы очень смеялся. Но сейчас я не мог смеяться, я только стонал от счастья внутри Фари Тиам. Оттого, что мы раскачивали своими телами во все стороны, то, что случается всегда, случилось и на этот раз. Я кончил внутри Фари и закричал. Это было здорово, гораздо лучше, чем руками. Фари Тиам тоже закричала в самом конце. Хорошо, что нас никто не услышал.