Ночная сучка

Дело в том, что старые подруги, работавшие больше, чем она, были те еще сволочи. Да, они были коллегами и немного конкурентками, шли нос к носу, когда вместе учились, даже когда только родился ее сын, но с тех пор эти подруги явно продвинулись вперед, нашли свою нишу в современной и, как могло кому-то показаться, экстраординарной творческой среде, а она выбросила свою корочку художника и навсегда поселилась в стране домохозяек. Она не хотела, чтобы ее ребенка окружали ужасные женщины с резиновыми пустышками. Она хотела держать его на руках, целовать его щеки, вдыхать запах его шеи. Она не хотела плакать, когда кормила его грудью, и когда малыш засыпал, и когда она смешила его и читала ему его любимые книжки, – не хотела плакать оттого, что он провел целый день с этими ужасными женщинами и целый день не спал – не мог спать. И она просто не могла продолжать работу в галерее и заботиться о ребенке, потому что муж на всю неделю уезжал из дома. Она не могла, и она выбрала ребенка – ребенка, ребенка, очарование которого было сказочным и пьянящим, – и оставила все остальное. И вот теперь. Теперь.

У этих других женщин – они были ее подругами! – тоже были дети, но одна продала произведение искусства за полмиллиона долларов и могла позволить себе круглосуточную няню, а другая совсем не переживала об ужасных женщинах, яслях и детских садах или, во всяком случае, не показывала этого. Так что ее ребенок проводил целые дни в чудесном детском саду с дошкольной и даже начальной школьной программой. Ночная Сучка знала это, потому что видеооператор сама ей рассказала, смеясь. Смеясь! Видеооператор ни о чем не жалела, об этом она заявила за третьим бокалом вина – я ни о чем не жалею! – смеясь и чокаясь бокалом с Ночной Сучкой. Она не испытывала никаких противоречивых чувств и ясно видела, что ее место в студии, а ребенка – в детском саду. И эти женщины, эти успешные женщины, они, конечно же, обсуждали свои многочисленные успехи, обменивались именами кураторов галерей и деятелей мира искусства, визжали от радости, когда одна объявляла о новой выставке, другая – о новой награде, сравнивали свои графики выставок и лекций на будущий год.

Мне просто предлагают так много возможностей, призналась работающая мать. Придется отказаться от самых скучных. В сутках не хватает часов.

Ночная Сучка кивнула, надеясь, что демонстрирует полное понимание. Нет времени, чтобы воплотить все эти творческие проекты. Вообще. Совершенно.

Ночная Сучка заказала капустный салат с кусочками лосося, и чем больше она ела, тем больше капусты, кажется, появлялось у нее в тарелке. Она усердно пихала капусту в сведенный улыбкой рот, жевала, и жевала, и жевала. Женщины повернули стулья друг к другу и говорили, говорили, говорили, а Ночная Сучка жевала.

Я корова, думала она, медитируя. Я спокойная корова посреди зеленого поля.

Медитация должна была унять чувство, которое поднималось у нее из живота, и вместе с подступающей тошнотой она чувствовала, как ее захлестывают злость и тоска, разочарование оттого, что жизнь потеряна. Вот когда она похоронила талантливую и смелую женщину, полную идей и необычных точек зрения. Эта женщина сидела у нее в кишках, ожидая своего часа, а возможно, уже погибла, задохнувшись в дерьме. А там, где еще жила Ночная Сучка, сидевшая за столиком в освещенном лампами ресторане, расположенном в очаровательном кирпичном здании среди других похожих зданий причудливого маленького университетского городка, сидела мать средних лет, оставившая мир искусства. Хотя нет, даже не представленная миру искусства, за исключением некоторых очень незначительных местных выставок и нескольких статей, и не было никакой надежды, что это изменится. И Ночная Сучка впервые увидела ситуацию иначе – раньше ей казалось, что у нее в запасе бесконечное время, потенциал и возможности, что она не такая уж и старая, что ее жизнь не кончена. Но, сидя за этим столом, она совершенно ясно увидела через два бокала белого вина и целую гору капусты, что нет ни времени, ни потенциала. Она увидела себя такой, какой ее видели теперь другие: молчаливой обрюзгшей теткой, потягивающей вино, не умеющей поддержать разговор ни одним ценным комментарием, ни одним необычным мнением. Она была настолько неинтересной, что им целых полчаса не требовалось вовлекать ее в разговор. Это не было подлостью с их стороны. Просто она не могла участвовать в разговоре. (Конечно, это не было подлостью. Она была талантлива. И она стала бы такой же успешной, как и они, если бы продолжала работать. Наверное, они это понимали, иначе вообще не пригласили бы ее в свою компанию. Честно говоря, она даже не рассматривала всерьез эту точку зрения сознательно до того самого момента, когда была вынуждена увидеть себя в таком жалком контексте, в таком жалком свете.)

Сначала ей показалось, что она сейчас разрыдается, но то, что произошло, было еще хуже.