Ночная сучка

Вся ярость и безысходность тех долгих месяцев до того, как появилась Ночная Сучка, разом нахлынули на нее. Конечно, ее подруги не имели в виду ничего плохого, не хотели ее оскорбить, даже вообще о ней не думали, но, если честно, именно это отсутствие внимания ранило ее больше всего. Впрочем, как и то, что она больше не могла быть даже частью их разговора; не то чтобы она хотела участвовать в их самовлюбленном подшучивании друг над другом, но ей бы хотелось, чтобы ее пригласили влиться в их разговор, а она бы не стала – по крайней мере, она этого заслуживала. Она вернулась к ужасным мыслям о том, как ее муж потягивает кофе в тихом кафе и неторопливо просматривает периодические издания. Думала о своих долгих днях, полных игр с паровозами, попыток уложить ребенка и приучить его к горшку, прогулок к железной дороге.

Ее охватил гнев, противиться которому она была уже не в состоянии, потому что была на грани истерики, такой же истерики, какие закатывал ее сын, бросаясь на пол гостиной, брыкаясь и царапая себя, рыдая все сильнее, – и она не могла, она больше уже не могла остановить это. Гнев можно было или выплеснуть, или подавить, а она не могла подавлять. Не могла терпеть то, как он терзал ее изнутри, прожигал кишечник кислотой, не могла скрипеть зубами и вытягивать шею, не могла казаться вежливой, зрелой, понимающей и уравновешенной.

И когда видеооператор отпустила очередную шуточку, заявив: слушайте, я понимаю, что шучу о том, как я нарциссична, но мне кажется, я в самом деле нарциссична, – Ночная Сучка резко встала со стула, опрокинув стол – серебряные приборы с грохотом полетели на пол, вода из стакана выплеснулась на колени работавшей матери, глаза которой расширились, а рот превратился в букву «О», – и заревела так, что ресторан умолк и погрузился в жуткую, ошеломленную тишину. Ночная Сучка стояла, тяжело дыша, задыхаясь от гнева.

Она рычала на женщин, лаяла, и лаяла, и лаяла, закрыв глаза, и мускулы ее живота сокращались и сокращались, а его низ болел от многолетних усердных упражнений Кегеля.

Я могу колоть орехи вагиной! кричала она, ни к кому не обращаясь, и люди стали поворачиваться к ней. Ее подруги застыли напротив, и одна заслоняла рукой глаза, будто смотрела на солнце, а другая испуганно улыбалась. Старик позади них замер, раскрыв рот. Маленькая девочка за соседним столиком прижалась к матери, а та гладила ее волосы и шептала что-то успокаивающее, не сводя ошарашенного взгляда с Ночной Сучки.

Она взмокла от стыда. Потела, тяжело дышала, распахнув рот, и в голове пронеслась мысль, что ее, возможно, мучает агония ранней менопаузы. И, несмотря на все попытки сдержаться, она разразилась горячими злыми слезами, схватила сумку и пальто.

Работающая мать хотела сказать что-то тихое, успокаивающее, но Ночная Сучка ее остановила.

Не надо, велела она и вылетела из ресторана, двигаясь скорее как торнадо, а не как человек. Она рвалась к двери и разрушала все на своем пути: срывала со столов салфетки, опрокидывала чашки, спотыкалась и фыркала. Ей нужно было выйти отсюда до того, как начнется превращение, но она не могла устоять перед запахом красного мяса после того как целую вечность жевала капусту.

Она остановилась у столика на двоих возле двери, за которым сидела молодая пара. На левой руке женщины блестело кольцо, она светилась от любви. Женщина подалась назад и с трудом подавила крик, когда Ночная Сучка схватила с ее тарелки полусъеденный бургер, оторвала кусок, бросила на пол булочку, салат, лук и помидоры и выбежала из ресторана. Она сунула котлету в рот, жевала и захлебывалась слюной, мчась по улице. Она неслась по лужам, по мокрым переулкам прочь из города, рвалась к кустам, желая, чтобы ее не видели, желая скрыться в тени, где можно было тяжело дышать, отдуваться и всхлипывать.

Она направлялась к заповеднику, к мрачному, уютному лесу прямо в городской черте, где можно было плакать, скорчившись в темноте под деревьями, плакать и рушить все на своем пути, продираясь к реке, которая привела бы ее к дому, если долго плыть по течению, – именно это она и решила сделать, постояв в ледяной воде, чувствуя, как немеют больные, кровоточащие ноги. Сандалии она потеряла где-то по дороге, и вода была такой приятной, что она не сдержала легкого гортанного воя. Сопли лились из носа, смешиваясь с горячими, грязными слезами. Она плыла по течению, расталкивая бревна, цепляясь за кусты, растущие по берегам, стараясь за что-то ухватиться. Ее целью было сеять хаос, разрушать, чтобы вырвать из себя все безумие последних лет с тех пор, как родился ее сын. Вырвать то, что хранило дряблое тесто ее бедер, унылые складки, свисавшие с талии. Хранили темно-коричневые круги под глазами, от которых она не могла избавиться, как ни пыталась. Хранили костяшки пальцев, которые ломило, когда она чувствовала усталость или злость, что было всегда.