Ночной дозор

Из гостиницы он выезжает с утра,
в окнах автобуса видит вскоре
мир, который ему открывать пора:
Львиную Голову, Взгорье, море.

Город террасами вверх ползет,
желтым и красным испятнана круча,
костистой громадой глядит в небосвод
Горы Столовой белая туча.

За стеклами — нематерьяльный вид,
изменчивых образов вереницы:
время безвременьем стать норовит,
пространство утрачивает границы.

Пик Дьявола, рвущийся в высоту;
Йорик думает, что едва ли
так уж уютно меж труб в порту
Яну ван Рибеку на пьедестале.

«Форт, не подвластный жадным годам,
пять сверкающих бастионов:
Катценеленбоген, Оранье, Лердам,
Нассау, Бюрен, — над осыпью склонов

восставшие, венчая собой
конечный выступ скальных нагорий,
звезда, возожженная борьбой
новодостигнутых территорий».

Старый Рынок, запахами дразня,
зелеными грузовиками запружен
из Танца-Волчонка, из Утешь-Меня,
из Драконова-Камня, из Жемчужин.

На прилавках коричневых продавцов
куркума, салат, помидоры с грядки,
пирамиды яблок и огурцов,
а вот — антилопа! вот — куропатки!

Цокот копыт, скрежет колес;
малаец необычайного вида
дудит в рожок и все, что привез,
превозносит: «Щука, горбыль, ставрида!..»

Солнце равнинную сушит траву,
ветряк, стоянку, три перечных дерева,
пригорки, траву, пригорки, траву,
ветряк, стоянку, два перечных дерева;

в Умбило — тутовые дерева,
павлин в ядовито-синем уборе,
шесть башен мечети, пыль, синева,
сезонники, даль плантаций, море.

Он вместе с зулусами ходит на лов
зверья и птиц, расставляет проворно
силки для диких перепелов,
падких на кукурузные зерна.

Болота, москиты; не прячась ничуть,
из скальной щели ползет игуана.
Он знает — где золото есть, где ртуть,
где залежь угля, а где — урана.

По ночам слоистый туман плывет,
во мраке скользят светляки, силуэты;
чье-то мычанье в прели болот,
и в каждой пещере — свои скелеты.

Крестьянские лошади удила
грызут, покуда крестьяне сами
на мешках с зерном, оставив дела,
сидят, перекупщика ждут часами.

От солнца рукой заслонясь, на спине
в траве равнины лежать приятно,
следя, как соколы в вышине
кружат и кружат, — алые пятна,

как звезды вращаются в Млечном Пути;
клик в небесах свободен и звонок,
затеряйся в звездах, кричи, лети,
маленький алый соколенок!..

Но в город, когда спадает жара,
возвращается он из долгих отлучек,
над картой, над книгой сидит до утра,
к тайне любой подбирая ключик.

И смотрит Виса, как лунь, седая,
в отсветы пламени бытия,
из дыма образы осаждая,
повествования нить вия.

Грезит она подолгу, помногу
о народе, родившемся в этой стране,
приморской и горной, с которым Богу
угодно беседовать в громе, в огне.

Становится взгляд ее неистов,
в нем воскресает то, чего нет
давно: восстания колонистов,
поселки — Свеллендам, Храфф-Рейнет.

Всплывают подробности старой драки:
Безейденхаут сказал, что добром
его не возьмут — и проклятым хаки
идти на него пришлось впятером;

оказались, видать, не больно-то ловки.
«Был приговор повстанцам строг.
Из пяти — порвались четыре веревки,
говорят — случайность. Мы знаем — Бог».

Она повествует о воинах черных,
о том, как гремит в восточной земле
древняя песня ночных дозорных;
как в фургонах плетутся, как скачут в седле;

«Он дал нам покинуть море мирское»
… падает пена со спин волов…
«Дабы мы постигали в тиши, в покое,
откровенья Его божественных слов».

И воскресают детали мифа
о том, как на Блаукранс ночь сошла
и стала последней для Пита Ретифа
и как ассегаи вонзались в тела.

«Вместе с нами Он над Рекой Кровавой
фонари с кнутовищ направлял во тьму,
над Амайюбой Своею славой
нам сиял Он в пороховом дыму.

Немало народа в поисках клада
копалось в этой земле не раз,
но Город Золота, Эльдорадо,
сразил проклятьем именно нас!

И не стало от их орудий защиты.
Кто представить бы мог на минуту одну,
что нашей пищей станут термиты,
а смыслом жизни — бой за страну?

И как человек, плывущий по водам,
застывает, на отраженья смотря,
так стоят поныне пред этим народом
для него сотворенные концлагеря.

Из лагеря путь вспоминаю поныне:
„Откуда такие стада овец
в полях?“ — и вижу: там, на равнине,
толпы лежат — к мертвецу мертвец.

И там, где бегут вагонетки аллюром,
где снова папоротники взросли,
спокойно спят под покровом бурым
старые воины гордой земли».