Ночной нарушитель (сборник)

– Это? – старушка сощурилась. – Это – капитан Новицкий, человек в здешних местах известный.

– Печально известный, – поправил старушку лейтенант; историю своего отряда он знал неплохо, истории ликвидации Новицкого в ней было отведено особое место. – Только он не капитан…

– А кто же?

– Подпоручик. На погонах у него две звездочки с одним просветом… Видите? – Коряков постучал пальцем по стеклу фотоснимка.

– Не знаю. Мне Новицкий говорил, что он капитан, – равнодушно ответила старушка.

Она действительно существовала в неком пространстве, находившемся над временем и жила по каким-то своим особым законам, не подчиняющимся законам нынешним.

– А это кто? – Коряков показал на смуглого юношу с хмельным влюбленным взглядом и погонами прапорщика на гимнастерке.

– Это? – старушка неожиданно обиженно сморщилась. – Это мой жених.

Юноша был очень здорово похож на старого Верникова, сумевшего, кстати, до нынешнего дня сохранить и офицерскую выправку, и строгий постав головы – именно так держал голову прапорщик, горделиво подбоченившийся на снимке, по-верниковски.

– Его случайно не Сергеем Митрофановичем величают? – спросил Коряков.

– Нет, не Сергеем Митрофановичем… По-другому.

– А как же?

Старушка наморщила лоб, невесомой походкой прошлась по комнате, потом, прижав пальцы к губам, словно бы не хотела, чтобы кто-то еще, кроме пограничников, услышал ее, произнесла:

– Коробов. Его фамилия Коробов.

– А по имени-отчеству как его? А?

Старушка вновь наморщила лоб.

– Не помню, – жалобно проговорила она, помяла пальцами правый висок. – Выдуло.

– Значит, его не Сергеем Митрофановичем звали?

– Нет, не Сергеем Митрофановичем, это точно.

– А вы сами здесь давно живете?

– Жила до двадцать третьего года, работала на железной дороге, потом уехала в Хабаровск, из Хабаровска в Благовещенск, из Благовещенска в Красноярск. В Красноярске похоронила мужа, квартиру оставила сыну и недавно приехала сюда… – она замолчала, несколько мгновений теребила пальцами виски и добавила горько: – Умирать приехала.

– Как же вы так, – сочувственно проговорил Коряков, – из Красноярска сюда? В Красноярске же – сын, а тут – никого…

– Здесь – моя родина. А она тянет, очень тянет… притягивает к себе. Исполнится вам, господин офицер, столько лет, сколько мне, вы почувствуете, что это такое. А сейчас вам чувствовать рано.

– Простите, – Коряков смутился.

– Пришла я к железнодорожному начальству, предъявила документы, мне и дали эту крохотную квартирку. Большего мне не надо – этого достаточно.

– И давно вы здесь находитесь?

– Давно, – веселея на глазах, ответила старушка, – уже целых полторы недели. Мне здесь нравится. А вам?

– Ничего, – неопределенно ответил лейтенант. – Уютно тут у вас, тепло.

– Железная дорога меня всем обеспечивает. Как ветерана. Бесплатно.

– Скажите, я могу взять у вас пару вот этих снимков? – Коряков стукнул пальцем по рамке. – С возвратом, естественно.

– Только с возвратом, – произнесла старушка твердым голосом, – и больше никак. Эти фотоснимки – мое прошлое. А оно должно быть со мной.

– Конечно, конечно, – поспешно проговорил Коряков. – Единственное что, мне надо вытащить снимки из-под стекла.

– Вытаскивайте, – великодушно разрешила старушка.

Коряков поддел пальцем пару тощих слабеньких гвоздиков, выдернул из рамки старую, рыжую от времени, очень твердую картонку, прижимавшую снимки к стеклу, потом приподнял две фотографии.

– Но помните, – попросила старушка, – мне эти фотоснимки очень дороги.

– Не беспокойтесь, все будет в порядке. – Коряков расстегнул полевую сумку, висевшую у него на боку, опустил туда фотоснимки.

3 января. Станция Гродеково. 15 час. 10 мин.

В небольшое помещение, которое было предоставлено Верникову для выступления, народу набилось много, не всем даже нашлось место в рядах – свободных стульев не было, люди стояли в проходе. И дело было совсем не в том, что очень уж интересный человек выступал сегодня, просто у железнодорожников до сих пор сохранилась воинская дисциплина, старые работяги вообще провели в этом режиме всю свою жизнь и привычек не меняли, а молодые, боясь потерять хлебное место, – работа на дороге и оплачивалась хорошо, и условия были сносные, – беспрекословно выполняли любой приказ. О таможенниках вообще говорить было нечего – они всегда считались людьми военными.

Старик на сцене вещал. Было видно, что он привык к этому, освоил довольно хлебное ремесло – неспешно расхаживал, хрустел пальцами, поворачивался, показывая то одну сторону своей кольчуги, умело собранную из сверкучего металла, то другую, покашливал в кулак и выглядел очень важным. Он рассказывал о прошлом.