Ночной нарушитель (сборник)

Длинный, с темной вспененной водой Кольский чулок сторожевой корабль «Троя» проходил неспешно, очень аккуратно, дважды останавливался – один раз, чтобы дать возможность выйти из бокового пролива подводной лодке, с угрюмой надменностью вскинувшей над водой большую черную голову-рубку, во второй раз застопорил ход также из-за подводной лодки, совершавшей в узком месте сложный маневр.

Командир «Трои» Михальчук терпеливо ожидал – понимал, что командиру подводного крейсера дышится сейчас много труднее, чем ему: неведомый капитан первого (или второго) ранга во время таких сложных маневров сбрасывает не менее двух, а то и трех килограммов веса: в узком чулке развернуть черноголовую громадину бывает очень непросто.

Совсем другое дело – Михальчук и его сторожевик.

За «Троей» в одну дорожку выстроились еще три плавединицы, три корабля – впрочем, не корабли это были, а гражданские суда – обычные, затрюханные, чумазые, с ржавыми пятнами на бортах рыбаки. У них никогда не бывает времени, чтобы привести свои посудины в порядок, на бортах можно найти все, что угодно – мертво присохшую к железу мойву, выпавшую из трала, рыбьи кишки, кляксы ядовитых бакланьих испражнений, прилипшие водоросли – перечислить все, чем богаты рыбаки, наверное, невозможно.

Несмотря на летнюю пору, погода стояла такая, что тем, кто находился на палубе сторожевого корабля «Троя», хотелось натянуть на плечи не только непродуваемую куртку со светящейся надписью «Береговая охрана», но и что-нибудь посолиднее – барашковый тулуп, например, в каких когда-то плавали северные капитаны.

Облака над водой ползли низкие, угрюмые, до краев наполненные холодной влагой: Заполярье есть Заполярье, со студью здешнее небо знакомо больше, чем с теплом, земля – тем более. Морозы здесь каждый год так корежат землю, что их помнит, наверное, каждое чахлое деревце, каждый булыжник, каждый ручеек… Не говоря уже о птицах, которых трескучая стужа сшибает прямо на лету, на землю они падают уже твердыми замерзшими камнями.

Командир на маневрирующей подводной лодке был, похоже, не самым опытным капитаном на Северном флоте, действовал очень уж осторожно, но Михальчук его не ругал, терпеливо ждал, когда лодка развернется и возьмет нужный курс, – дождался и через некоторое время пристроился к ней в хвост… Соблюдая, конечно, предписанную строгими морскими правилами дистанцию.

Низкие облака тем временем опустились еще ниже – слишком велика была тяжесть, скопившаяся в них, небо сделалось темным, сомкнулось с морем, через несколько минут не выдержало, прорвалось, как гнилая бумага, и в огромную извивистую щель посыпался крупный дождь.

Шел дождь недолго – вскоре сменился мокрым снегом. Снежные лепешки смачно шлепались в воду, звучные шлепки эти были похожи на выстрелы, забивали даже гул главного двигателя.

Михальчук заметил, что рулевой, стоявший у «аиста» – небольшого легкого штурвала, похожего на игрушечный, невольно поежился. Михальчук подумал, что рулевой сейчас произнесет с кислым выражением на лице: «Ну и погодка!»

Помедлив немного, рулевой недовольно зашевелил губами, и до командира донеслось брюзгливое:

– Ну и погодка! – рулевой приподнял голову, стрельнул глазами в черную гладкую рубку подводной лодки, идущей впереди и, поездив ртом из стороны в сторону, добавил: – Разъездились тут!

Михальчук улыбнулся: мичман Пиликин был человеком серьезным, деревенским по происхождению, а в деревнях пустышки не вырастают – вырастают только серьезные люди. Одна немалая забота имелась у мичмана Пиликина: в деревне у него остались четыре сестры, все вроде бы ладные, заглядеться можно, но характер у них такой же, как и у брата-мичмана, – любого перепилить пополам могут, всегда всем недовольны, поэтому замуж их в деревне той никто не берет.

Так, глядишь, скоро и перестарками станут. Этот факт беспокоил мичмана очень, он переживал за сестер, вид его от этого делался таким, будто он перестал получать северные надбавки к своему жалованью, а скоро и самого жалованья лишится.

Конечно, если бы всех сестренок перетянуть в Мурманск, они бы легко утерли носы здешним кривлякам-девицам и отхватили бы себе по достойному мужу-моряку, и вопросов у Пиликина больше не было бы, и на сердце было бы спокойно, но мичман сам жил в Мурманске на птичьих правах, – жилье он, например, снимал…

Хорошо, зарплата его нынешняя, погранцовская, позволяет это сделать, но если бы он получал какие-нибудь десять – двенадцать тысяч «деревянных», как это было раньше, то жилье ему пришлось бы облюбовать где-нибудь у подножия памятника Алеше, на голой сопке, либо в лучшем случае, в корабельном кубрике.

Но ни на съемную квартиру, ни в кубрик взять своих сестричек он пока не может.

И сам Пиликин жизнь семейную еще не устроил, жену не нашел: в Мурманске дело с честными девицами обстоит хуже, чем с честными мужиками. Вот и приходится мичману пока холостяковать.