Ночной нарушитель (сборник)

– Земля горела под ногами в этих местах, – говорил он подрагивающим голосом, – каждый день, каждую ночь погибали наши товарищи… Непонятно было, кто возьмет верх – то ли мы одолеем беляков, то ли беляки нас. – Верников умолк на несколько секунд, пощелкал, похрустел пальцами. Кости у него были прямо-таки музыкальные, солей отложилось много, пальцы могли издавать звук, как при игре на ксилофоне. – Исход этой схватки не на жизнь, а на смерть вы знаете. У меня был хороший товарищ Марк Андреевич Решетников. Душевный человек, в Гражданскую войну командовал крупным партизанским соединением, после Гражданской – отрядом пограничников. Случилось так, что границу пересекла крупная банда. Бой завязался смертельный. И гранаты были пущены в ход, и винтовки, и шашки, и пулеметы – все, словом. Перелом в бое обеспечил сам Марк, дорогой наш товарищ Решетников, – лицо у Верникова сделалось жалостливым, он сморщился, осторожно коснулся пальцами глаз, вначале одного, потом другого, – победу-то он обеспечил, а вот сам погиб, – Верников коснулся кончиками пальцев глаз. – Не уберегли мы его. Через два дня мы похоронили Марка Андреевича… Здесь похоронили, в поселке, на центральной площади. – Верников хрустнул пальцами, поглядел в начавшее синеть окно.

Площадь перед клубом была тщательно подметена, вылизана, видна была елка, увешанная, словно барыня, яркими бумажными гирляндами и крупными сосновыми шишками, окрашенными в золотистый и серебряный цвета. Верников, глядя на елку, внезапно поежился – холодно ему сделалось, ведь на улице-то – мороз… А она хлопает обнаженными ветками по снегу, по мерзлому воздуху, жесткие как проволока иголки выпадают густо, засоряют пространство у ствола, рождают ощущение некой глубокой, острой тревоги.

Хоть и далеко пытается запрятаться тревога эта, не видно ее, а достает так, что виски начинает обжигать боль, из глаз сами по себе выкатываются крохотные горькие слезы, повисают тяжелыми, почти ртутными капельками в уголках, на ресницах.

Люди слушали Верникова с вниманием – чувствовалось, они уважали историю, и это подбадривало старика, придавало ему силы.

Неожиданно громко хлопнула дверь. Верников невольно вздрогнул – хлопок был похож на пистолетный выстрел, горло что-то ошпарило, будто туда попала пуля. Верников резко обернулся. В дверях стояли двое в пятнистой форме. Верников определил безошибочно – пограничники.

«Чего им тут надо?» – с неприязнью подумал он, поднес ко рту кулак, покашлял. Усмехнулся: нарушители, что ли, в зал ненароком заскочили?

– Многих товарищей мы потеряли в боях с ненавистными беляками, – произнес Верников, вновь покашлял в кулак. – Это были лучшие наши люди…

Верников говорил еще минут десять, называл имена, ушедшие в далекое прошлое, потом основательно откашлялся, словно бы готовился к какому-то важному заявлению и негромким скучным голосом предложил:

– Если есть вопросы, задавайте, пожалуйста.

Собравшиеся молчали. Верников сложил в стопку бумажки, лежавшие на небольшой потертой трибуне.

– Ну, если нет вопросов…

– Есть вопрос, – послышался голос из конца зала.

Верников поднял голову.

Сквозь проход к нему протискивался пограничник, Верников его знал, встречались несколько раз, и имя знал – Александр, но вот фамилию, убей бог, не помнил… Хотя ему называли и имя, и отчество, и фамилию. Но, увы, из дырявой головы всегда очень многое вылетает…

– Пожалуйста, – вежливо проговорил он.

Пограничник легко вспрыгнул на сцену, подошел к трибуне, отодвинул в сторону стопку аккуратно сложенных Верниковым листков и раскрыл полевую сумку, которую держал в руке.

В сумке находилось два фотоснимка. Верников ощутил, как внутри у него вспыхнула острая боль, словно бы там зажегся огонь, – задержал в себе дыхание, он знал эти фотоснимки, знал, при каких обстоятельствах они были сделаны, но совершенно не предполагал, что они могут всплыть.

Сморщился жалобно, понимая, что сейчас произойдет, помял пальцами горло – ему сделалось нечем дышать, – глянул на Корякова жестко, зло, словно бы хотел испепелить его, потом подхватил себя под живот и быстрыми семенящими шагами двинулся со сцены прочь.

– Простите меня… простите, – забормотал он просяще, хрипло. – Мне плохо!

– Может быть, врача? – кинулась вслед женщина – сотрудница железнодорожной службы, отвечавшая за встречу с ветераном, но Верников остановил ее протестующим движением руки:

– Нет-нет… Ничего не надо. Я сам. Мне плохо!

Через несколько мгновений за ним захлопнулась входная дверь.