Ночной нарушитель (сборник)

– Вот и признала Муська Ириночку Александровну своей, – брови на лице старпома взлетели домиком вверх, вверх устремилась и крупная складка, рельефом своим похожая на корабельную трубу. – Придется вас, товарищ капитан-лейтенант, зачислить в экипаж сторожевика «Троя». По настоятельной просьбе начальника нашей контрразведки Муси.

В предложении старпома прочитывалась некая непродуманная неуклюжесть, но на непродуманные вещи на флоте обижаться не положено – посмеяться можно, обижаться нет, хотя Михальчук, косо глянув на старпома, осуждающе покачал головой.

Муся улеглась на коленях Ирины поудобнее, – нашла подходящее место, – и замурлыкала.

Ксан-Ваныч, поймав взгляд командира, приподнял рукав тужурки и удрученно покачал головой:

– Сижу тут, гоняю чаи, а работы у меня, работы…

– Чай допейте обязательно, Ксан-Ваныч, – заметил Михальчук, – иначе день неполным будет. А вообще имейте в виду, что великие люди говорили: «Когда некогда, тогда все и успеваешь».

– Очень точно замечено. Кто автор?

– По-моему, Образцов, народный артист Советского Союза.

– Кукольник который?

– Наверное.

– Талантливый был мужик.

– Мы говорим, что время бежит, – заметила Ирина, – а это мы бежим. Время – стоит.

– Время-то стоит, а великие люди стареют и уходят. Иногда от них даже следа не остается. Актриса Раневская, остроумная женщина, про себя говорила следующее: «Я такая старая, что еще помню порядочных людей».

– Все зависит от точки отсчета, от развилки, у которой останавливается человек. Один говорит: «Стакан наполовину пуст», второй: «Нет, он наполовину полон». И тот и другой правы, а окраска у истины разная. Тут от обычной запятой может зависеть даже судьба сражения, – со вздохом произнес старпом.

– Есть пословица «Что в лоб – что по лбу»… Разве это не одинаково, Ксан-Ваныч?

– Близко, но не одинаково.

– Ну да, это как про оптимиста и пессимиста. Пессимист считает, что коньяк пахнет клопами, а оптимист – что клопы попахивают коньяком…

Ирина полагала, что Корнешов все-таки появится на этом чаепитии, где женщинам вообще-то делать нечего – правильно поступали предки, что в прошлом дамский пол не пускали на корабли, – но Лева не появился. Под ногами мелко подрагивал пол – работала главная машина, сторожевик, как и положено сторожевикам, тихим ходом, чтобы не засекли, пробирался на запад по карте, на которой были четко прорисованы и земля и вода, – именно над картой сейчас в согбенной напряженной позе склонился Лева, только он и командир Михальчук знали, куда они придут, – и негромким голосом передавал рулевому поправки по курсу.

Ну а рулевой, стоящий за крошечным, очень изящным колесиком, совершенно не похожим на огромные штурвалы старых кораблей, принимал поправки и доводил их «до ума».

Ей захотелось туда, в рубку, к Леве, но туда было нельзя, там располагалась территория командира корабля, пригласить мог только Михальчук, а тому, похоже, не очень хотелось, чтобы в святая святых сторожевика побывала женщина.

Хотя лицо Михальчука было по-прежнему приветливым, ясным – ни одного облачка на нем.

Разговор за столом зашел о семье – самом дорогом, что может быть в нашем обществе, и вообще той самой основе, на которой стоит государство. Ирине этот разговор показался, скажем так, не очень приятным. И понятно, почему.

– Сократ говорил: жениться надо обязательно. Если повезет – будешь счастливым, не повезет – станешь философом, – неожиданно трубным голосом объявил Ксан-Ваныч и похлопал по плечу здоровяка Анисимова, начальника БЧ-2. – Так что ты, брат, поменьше «сникерсов» ешь, займись другим делом.

Ирина поняла, что в кают-компании Анисимов – единственный холостяк, лицо начальника БЧ-2 сделалось потным и каким-то потерянным. Словно бы разряжая обстановку, в кают-компании появился кок с новеньким, начищенным, как ясное солнышко, чайником на подносе и порцией свежего, еще горячего «печева», как он сам называл круассаны. Раньше он все подавал одним разом, без вторых «серий», значит, в этот раз Михалыч расстарался, приготовил «печево» специально для гостьи.

Где-то глубоко внутри, в неком подвале, если, конечно, душа имеет подвал (а как же, имеет не только свой подвал, но и чердак, это обязательно) что-то дрогнуло, возникла тревога. Ирина считала себя человеком неслабым, умела справляться с собою, но тут, увы, не сработала привычная система подавления, тревога не пропадала, она, наоборот, усилилась, сделалась какой-то тягучей…

После чая она вышла на палубу, на кормовую ее часть, самую тихую и защищенную на корабле, которую матросы называют ютом (происходит «ют», наверное, от слова «уют») и любят тут устраивать перекуры.

Менее популярная часть – носовая, именуется она буднично, как в старой прачечной баком, еще менее уютен полубак – пространство между баком и шкафутом. Ну. А шкафут – это «Пожалуйте на берег», выход.

Стояла шумная, с упругими шлепками волн ночь.

На юте никого не было, пусто. Над горизонтом образовалась светлая, словно бы сбитая из тумана полоса, в ней купалось неяркое, будто отлитое из старой латуни, солнце.