Ночной нарушитель (сборник)

И причина совсем не в том, что здесь обитают более дружелюбные, чем в других местах люди, не в том, что они могут обогреть и накормить, – в Гольфстриме.

Гольфстрим превращает мерзлую землю необжитых берегов в ухоженный огород, где растет все, даже виноград с кукурузой. Хорошо, что Никита Сергеевич не знал об этом, иначе бы он быстро внедрил «царицу полей» на неуютные здешние тверди. И почему он величал кукурузу «царицей полей» – непонятно совершенно, ведь всю жизнь «царицей полей» называли самый серьезный и самый старый род Вооруженных сил – пехоту. Чем похожи пехотинцы на кукурузу, знал, наверное, только сам Никита Сергеевич.

Где-то здесь недалеко, в темных водах Баренцева моря, теплый хвост Гольфстрима разворачивается на сто восемьдесят градусов и уходит назад, в Европу, а дальше, на восточных берегах, вместо природного плодородия и мнимой кукурузы, весело хлопающей на ветру своими листьями, человека встречает то, что литераторы мрачно называют «белым безмолвием»: вечная мерзлота, раскаленные, растрескавшиеся от студи скалы и скудная рыба, состоящая только из головы и хвоста.

Еще в этой рыбе есть хищный рот и тощий желудок, больше ничего нет. Ирине называли, как величается эта дурная рыбеха Карского моря, но она забыла – выветрилось из памяти. Хотя имя у нее незамысловатое, очень простое.

Ирина поежилась – здешняя природа, высокие, словно горы, растворяющиеся в мокром воздухе берега, черная вода с волнами, не имеющими гребней – вид, способный родить неуют, тревогу в любой, даже очень крепкой душе. Самойлова хоть и считала свою душу крепкой, но порою, как всякий нормальный человек, мучилась от внутренних колебаний и того, что слишком сильно и тревожно начинало биться сердце.

Неожиданно почувствовав, что сзади кто-то стоит, – ну словно бы привидение возникло из громко шлепающего снега, – она оглянулась: всякому человеку, не только ей, бывает неприятно, когда за спиной кто-то находится.

За спиной стоял Холодов, штурман.

– Как вам наше море, Ирина Александровна? – дребезжащим баском поинтересовался он.

– Серьезное море.

– Предки называли его Студеным.

– Студеное море – не здешнее, а другое – Белое, по которому архангельцы ходили на Грумант.

Холодов огляделся и аккуратно, словно бы боясь порвать ткань, натянул на голову капюшон.

– Идет сильный шторм, Ирина Александровна, предупреждение дали.

Находившийся неподалеку решетчатый динамик, привинченный к двум поперечным стойкам, словно бы подтверждая слова штурмана, разразился хриплым, хотя и сильным железным треском: вначале дал три коротких резких звонка, потом один длинный. Затем снова три коротких звонка и один длинный.

– Что за сигнал? – с внутренней настороженностью и одновременно с вполне понятным женским любопытством спросила Самойлова.

– Учебная тревога.

– Часто бывает?

– По-разному.

– Самый тревожный сигнал на флоте, наверное, SOS?

– Верно.

– А какой сигнал способен вытащить матроса из бани, из парилки, из-под веника?

– Аварийная тревога.

– Такой сигнал, наверное, готов вывернуть наизнанку душу?

– Звучит обычно. Вначале «Слушайте все», потом двадцать пять – тридцать звонков подряд. Вот когда звучат двадцатый, двадцать пятый звонки подряд, действительно делается тревожно – по коже бегут мурашики.

Ирина кивнула понимающе, хотя, честно говоря, про себя подумала: «Все это – лирика, игры для начинающих матросов, которых любят тренировать командиры. А “Троя” – корабль контрактников. Среди же контрактников нет людей, которые лишь недавно расстались с соской и бутылочкой детского молока, “Троя” – это взрослые люди, успевшие много раз подержать морского бога за бороду».

Хоть и звучит сигнал учебной тревоги, но он не для них.

Шторм разразился ночью, часа в три, в половине четвертого. Небо очистилось от пороховых наслоений, посветлело, где-то совсем невысоко, за тонкой наволочью, плыло похожее на головку сыра солнце, оно ощущалось – находилось совсем рядом, рукой дотянуться можно, но его не было видно.

Конечно же Ирина Александровна видела штормы на самых разных морях, – а побывала она во многих местах и у нас, и за границей, – хорошо знает, что за напасть этакая, посыпанная горькой солью, способной застрять в любом горле, – шторм, но такого шторма, как сейчас, в Баренцевом море, ранее не встречала.

Морской шторм – это глухая черная стена, когда ничего не видно, все утоплено в холодной и одновременно очень душной, просто удушливой, съедающей и глотку, и легкие плоти пространства. Волны рождаются, кажется, где-то внутри моря, в глубине, их не видно, а потом неожиданно вспухают они на поверхности жесткой черной воды длинным, увеличивающимся на глазах валом, накатываются на борт «Трои», бьют с такой силой, что на корабле, кажется, отваливаются все приваренные, приклеенные, прикрученные железки, падают вниз грудой мусора… Уснуть в такой шторм невозможно.