Ночной нарушитель (сборник)

Михалыч снова пошел на сближение с миной, на этот раз очень аккуратно, преодолевая пространство по сантиметру: подозревал он, что мина – живое существо, которое все видит, слышит и предугадывает действия людей… Такие мины действительно существуют, и Михалычу они попадались, здесь же, на севере, – мороки с ними было много.

Но какими бы хитромудрыми ни были эти железяки, все равно они слабее человека.

И здесь тоже будет тот же самый итог, Михалыч был уверен в этом твердо, только повозиться придется немного подольше, – как со всякой другой миной, имеющей плохой характер. Михалыч подергал усами, поерзал ими из стороны в сторону – неплохо это у него получилось. Как у опытного циркача.

На этот раз удалось приблизиться к мине на полметра – подпустила железная зараза, тихая была, только толку от этого маневра не было почти никакого: облохмаченный хвост троса опустился вертикально в воду и болтался где-то в глубине. Корнешов сунул под мину кошку, прилаженную к длинной легкой рукояти, сработанной из алюминия, попробовал пошарить там, зацепить трос, но попытка оказалась тщетной, – налетевший пузырчатый вал чуть не вывернул у него кошку из рук.

Мина проворно подскочила к шлюпке, сейчас она почти касалась борта, Корнешов со спокойным лицом показал Михалычу – отступи-ка немного назад. Тот почти невесомо зашевелил веслами, и шлюпка сразу оказалась метрах в трех от мины.

Корнешов нарисовал пальцем круг: давай-ка, Михалыч, сгородим колечко, обойдем мину по замкнутому контуру…

– Й-йесть! – вскричал звонким голосом Михалыч и принялся мастерски манипулировать веслами – они слушались его так, будто были продолжением рук.

Корнешов водил под водой кошкой, пытаясь захватить хотя бы одним зубцом огрызок троса и подтянуть его к себе.

Ну а уж дальше – вопрос техники и ловкости рук, без всякого мошенства – там они закрепят трос фалом и тихо-тихо, еле работая веслами, на одном дыхании, отведут шар в сторону, прицепят фал к буксирному концу и отволокут рогатую игрушку куда надо.

В фиордах свершится финальная часть «произведения», достойного пера Шекспира, – там мине придет, как иногда выражается Корнешов, «кердык». С большим удовольствием начальник БЧ-2 старший лейтенант Анисимов всадит в нее очередь из своей пушки.

Михалыч, помня, что у всякой истории бывает финал согласно законам бытия, рассчитывал именно на такой финал.

Вновь повалил снег – густой, липкий, – и шлюпка и мина сделались в этом снеге еле видны.

На юте возник штурман Холодов, хмуро глянул в одну сторону, еще более хмуро в другую, встал рядом с Ириной и натянул на голову тяжелый черный капюшон. Проговорил глухим, словно бы пропущенным сквозь вату голосом:

– Северная погода демонстрирует свою гнилую натуру.

Ирина покосилась на него и ничего не сказала в ответ.

– Мужикам будет трудно, не справятся они вдвоем, – пробормотал штурман глухо.

В Ирине мигом возникло неприязненное чувство. Настоящий мужик в такой ситуации ведет себя по-другому – садится третьим в лодку и занимает место либо у весла, либо на носу с кошкой, насаженной на алюминиевый шест, служивший когда-то флагштоком. Но Холодову такое даже в голову не приходило, он был человеком другой закваски.

Снег пошел сильнее, вот уже и шлюпка скрылась в нем совсем, и мина.

– Фу! – пробурчал Холодов.

Ирина развернулась и, оскользаясь на ошмотьях снега, падавшего на палубу, побежала в свою каюту. Рывком расстегнула молнию на сумке.

После сырости палубы и воющего пространства в каюте было душно, пахло прелым картоном, стекло иллюминатора было забито липкой сочащейся массой, словно бы заклеено мокрой бумагой – ничего не видно.

Над головой, прямо в каюте, с тупой настойчивостью продолжали трещать звонки аварийной тревоги, рождающие внутри болезненное, какое-то сосущее ощущение – ну словно бы конец света замаячил где-то очень недалеко.

Ирина постаралась отмахнуться от тревожного чувства – не об этом надо думать, – глянула на себя в зеркало: нет ли на ней какого-нибудь макияжа? Не то попадаются дамочки с аквалангами, у которых разрисованная кремами и помадами физиономия прилипает к стеклу маски, а под «окулярами» плавает красноватый, пахнущий ванилью и пудрой туман.

Когда их выдергивают из воды и освобождают от гидрокостюма, то хохочут все – начиная с капитана, кончая бойцами, драющими гальюн, и смеются не только они – даже железные механизмы, которые перебрасывают с берега на борт, в хозяйство кока ящики с нарзаном и пачками фруктового сока, не говоря уже об инструментах более тонкой организации. Они тоже хохочут, дребезжат железными внутренностями…

Судя по тому, как посветлел залепленный плотным клейким снегом иллюминатор, заряд прошел, тучи, начиненные грузными влажными нашлепками, поплелись дальше – как пришли сюда гурьбой, так гурьбой и удалились, не понравилось им тут… И слава богу, что не понравилось.

Сигнал аварийной тревоги продолжал выплескивать из динамика звонки, рождающие беспокойство, вышибающие на теле холодную сыпь, стискивающие виски.