Лесистая Гора стоял на месте могилы, долбя киркой мерзлую землю. Пока она рубила дрова, могилу начали рыть. Доносящиеся звуки мерных ударов действовали на нее утешительно. Они придавали ей сил. Они означали, что работа была сделана. Ее отец скоро будет в безопасности, и она сможет больше не бояться его. Так всем будет легче. Никогда больше матери не придется ложиться спать с ножом под подушкой и топором в ногах. Никогда больше Поки не придется съеживаться и втягивать голову в плечи. Никогда больше Патрис не придется вытирать в углу мочу и дерьмо отца. Или слышать, как он плачет в шалаше, взывая к ним, словно прóклятая душа. Хотя она услышала его еще один раз.
Поработав некоторое время, Патрис вернулась в дом и съела еще одну миску супа, сваренного Джагги. Священный огонь горел с тех пор, как был найден отец. Она подошла к огню, держа в руках жестяную кружку с материнским чаем. Брызнула несколько капель в огонь. Чай был приготовлен из ароматной можжевеловой хвои и талой воды. Это был ее любимый вид чая. Было что-то в воде, которая кружилась в поднебесье, превращалась в хлопья снега, опускалась на землю, а потом таяла в чайнике и кипела с можжевеловыми иголками. Трудно было подобрать подходящее слово. Но горячий чай, приготовленный из ингредиентов, в которых соединились земля и небо, излучал всепроникающую силу, наполнявшую ее тело. Кончики пальцев защипало, а в животе потеплело. Она чувствовала, как кровь пробуждается к новой жизни. Она села с мужчинами у огня. Они обращались с ней по-другому теперь, когда она надела отцовские ботинки, просторное пальто и комбинезон. Она слушала, как они рассказывали о баскетбольных подвигах отца. Паранто по прозвищу Пружинка. Она слышала все это сотни раз. Иногда, когда один из его прежних товарищей по команде имитировал жестом характерный прыжок, она даже смеялась.
Томас ушел доделывать погребальный дом, надеясь закончить его до утра. Остальные мужчины по очереди орудовали киркой и лопатой, выкапывая могилу в глинистой земле среди тесно переплетенных корней. На заднем плане всегда слышались звуки кирки. Удары были тонкими, странными, они раздавались в лесу и отражались от деревьев. Постепенно, по мере того как копатели погружались в землю, звук становился все глуше. Наконец мужчины отошли от костра и принялись за еду. Патрис осталась одна. Один раз у нее по спине пробежали мурашки. Она огляделась вокруг, но ничего не увидела. Она снова повернулась к костру и, уставившись на него, впала в своего рода транс, глядя на то, как поленья белеют по краям, пока огонь поедает их середину. Вдруг где-то сбоку, почти вне поля зрения, что-то опять шевельнулось. Она огляделась. На опушке, у самого начала лесной тропы, какая-то неясная тень скользнула между деревьями. Патрис видела, как та промелькнула среди ветвей и исчезла.
И снова, в самую глухую часть ночи, Патрис осталась у костра одна. Мужчины закончили рыть могилу. Воцарилась глубокая тишина. Она положила полено в самое пламя. Затем, наблюдая, как угли втягивают воздух, а языки пламени жадно хватаются за новую пищу, она впала в состояние такого глубокого изнеможения, что ее тело завибрировало. Ее разум прояснился. И снова она заметила, как в лесу что-то шевельнулось. Она вгляделась. Видимое ускользнуло куда-то, и появилось невидимое. Существо низко наклонилось и осторожно выглянуло из кустов. Это был ее отец, глаза которого блестели в черных глазницах. Он был одет в ту же бесцветную рваную одежду, в которой его нашли. Он увидел ее. Казалось, он чего-то от нее хотел. Паранто открыл красный, скривленный в беззвучном плаче рот, словно умоляя о чем-то. Может быть, он хотел пить. Или наесться досыта. И все же было что-то неимоверно жалкое и тоскливое в том, как он смотрел на нее, теперь мертвый, внимающий зову других мертвых людей, нарушая законы потусторонней жизни так, как нарушал законы жизни земной, когда был живым человеком. Да, он хотел взять ее с собой – ведь и в реальной жизни отец всегда нуждался в ее помощи.