Патрис привстала, думая, что он может уйти, если она пошевелится, и, конечно же, он снова бросился через лес, сквозь густые черные деревья – туда, где его ждала могила. Со своего места она могла видеть эту черную щель в земле. Рядом с ней он остановился и постоял на краю тьмы, глядя вниз. Вот тогда-то и зазвучал его голос, сначала низкий, а затем становившийся все выше, пока не превратился в пронзительный фальцет. В скулящий голос, похожий на свист и приводящий воздух в движение. Она стояла, пока его струя раздувала огонь, вдруг прорезавший темноту высокими языками пламени. Их отсветы хлестали по голым ветвям и гнали облака, которые неслись, как серый дым, сквозь черноту неба. Голос пытался вытянуть из нее жизнь. Она дрожала, сердце колотилось в горле. Когда ветер закружился вокруг Патрис, сжимая ее тело, обдирая лицо, она почувствовала, что начинает парить в воздухе. Тогда она перенесла весь свой вес на ноги и начала смеяться.
– Тебе нас не достать! Сейчас тебе до нас не добраться! – взвизгнула она.
Кто-то подошел к ней сзади, и у нее перехватило дыхание. Но она медленно повернула голову и осмелилась взглянуть. Это была мать, уставившаяся на то место, где отец спускался в могилу. На мгновение лицо Жаанат озарилось яростью, но затем она медленно перевела взгляд на дочь, и Патрис показалось, что она видит свое собственное лицо, освещенное отражающим свет костра зеркалом облаков и воды. Мать всего-навсего протягивала ей миску супа, крепкого, с медвежатиной, и такого горячего, что от него шел пар.
Лесистая Гора помог перенести погребальный дом. Томас немного поспит, а потом они проведут похороны. Жаанат и Поки завернули Паранто в одеяло и накрыли его оттаявшей и обвитой вокруг тела корой. Джеральд прибыл ночью, и его люди расположились на полу, похожие на укрытые одеялами части огромного пазла. Три женщины спали на кровати Патрис вместе со своими детьми, поэтому она забилась в угол, натянув на себя тяжелое пальто. Милли уже спала, голова ее была замотана шарфом, из-под одеяла торчали ноги в отороченных мехом зимних ботах, странных и трогательных, почти детских.
Начали прибывать и другие люди. Целые семьи. Некоторые приносили еду, другие приходили, чтобы поесть. Появились Лабатты, каждый со своей миской, чтобы отнести домой остатки еды. Лабатт заплакал. Несколько ночей назад он пил с Паранто и Эдди, но ничего не сказал, хотя и сообщил мистеру Волду от имени Патрис, что ей нужно уйти с работы на похороны. Было все еще очень холодно. Пришел Баки, одетый в пальто и завернувшийся поверх него в одеяло. Патрис видела его с того места, где стояла. Его волосы были спутаны и свалялись, как шкура мертвого животного. Когда он вошел в дом Жаанат, волоча ногу, все замолчали. Баки с усилием подошел к Жаанат и указал на свое лицо, щеку и кожу, свисающую с одной стороны. Его рот был искривлен, не мог закрыться полностью, слюна замерзла на шее, единственный глаз сильно косил.
Баки наклонился и достал из кармана пару туфель, которые украл у Патрис. Он опустился на колени, поставил их на пол и стонуще пробормотал нечто, похожее на «снимите с меня порчу».
Жаанат посмотрела на обувь, вгляделась в него внимательно, однако без злобы.
– Твои дела довели тебя до такого состояния, так что я тут ни при чем, – сказала она.
Баки рухнул на пол:
– Тогда вылечи меня, пожалуйста, вылечи меня.
В бессвязной мешанине его слов ничего не осталось от прежнего Баки.
Он беспомощен, подумала Патрис. Такой же беспомощный, какой была я. Но если к нему вернутся силы, он причинит нам боль.
Позже, когда Джеральд стоял рядом с телом Паранто и рассказывал умершему, чего искать и что делать, когда он окажется на другой стороне, Милли подошла и встала рядом с Патрис. Когда Джеральд сделал паузу, Милли спросила, что он сказал, и кивнула, когда Патрис тихо ответила ей. На лице Милли застыло ошеломленное, восхищенное выражение. Наконец мужчины с помощью веревок опустили Паранто в могилу.
Дата определилась. Слушания были назначены на первую неделю марта. Это давало консультативному комитету Черепашьей горы около двух месяцев, чтобы спасти племя от исчезновения.