Это стало для него священной миссией – получить подписи всех людей, населяющих резервацию. Были и такие, кто жил в другом месте, но выследить их было выше его сил. Его зеленый пикап видели повсюду. Джагги был нужен ее «ДеСото», чтобы ездить на работу. Вот как? Может, она хотела сказать, что он должен оседлать одну из своих лошадей и ездить верхом по проселочным дорогам? Выглянуло солнце, и он решил пойти пешком. На снегоступах по тропинкам. Милли вышла из маленькой комнаты, где спала вместе с Грейс. Конечно, Грейс присматривала за лошадьми. Милли определенно не была одета для холодной погоды. Чего стоили одни ее ботильоны! Он подарил ей пару своих носков. Удивительно, но она спросила, можно ли ей поездить верхом. Милли хотела отправиться к Жаанат. А ведь она боялась лошадей с тех самых пор, как неудачно прокатилась в прошлый раз. Он сказал, что поедет с ней, а затем продолжит собирать подписи. Он прикинул, какая лошадь достаточно спокойна для Милли. По правде сказать, ни одна из них не отличалась тихим нравом. Они были раздражительны – либо из-за того, что стояли взаперти в стойлах, либо стремились укрыться от непогоды и поскорей вернуться в конюшню. Даже старая Дейзи Чейн была пугливой, а кроме того, давно находилась на пенсии. Но Милли решительно повторила просьбу, и он понял, что, когда она настроена бескомпромиссно, ему лучше немедленно сдаться и не сталкиваться лбами с дочерью, так напоминавшей его самого в молодости.
Всего два месяца и еще несколько дней, чтобы спасти родину и свой народ. Так почему же, когда у него почти не осталось времени, Томас обнаружил, что на работе часто сидит, слепо уставившись в пространство, или пишет длинные бессвязные письма, но не людям, важным для дела, а друзьям и родственникам? Почему он теперь полюбил машинально чертить какие-то каракули или читать детективные романы Шарло, которые так хорошо помогали ему не спать? Почему он не мог успокоиться и сосредоточиться? Потому что он был напуган, вот почему. Что, черт возьми, он станет делать в Вашингтоне? Как они туда доберутся? Где остановятся? Что, если Артур В. Уоткинс разнесет его в пух и прах? Это будет похоже на Уоткинса. Он разделывал индейцев под орех своими речами и всей своей деятельностью. Что, если Томас потерпит неудачу? Если он не сможет высказаться? Если не сможет оспорить это дело? Если договора расторгнут, все потеряют землю, людям придется переехать в Города, а ему самому понадобится оставить свой дом? А как же его семья? И что будет с Бибуном?
Как раз перед Рождеством ее глаза начали сильно болеть. Может быть, она заработала снежную слепоту, осматривая силки в слишком солнечный день. А может, начинала сказываться работа на заводе, во время которой зрение находилось в состоянии постоянного напряжения. Поначалу дело обстояло неплохо, пока она сопротивлялась желанию потереть веки. Она все еще могла – моргая, щурясь – сосредоточиться на том, что делает. Она могла собирать подшипники, правильно наклеивая драгоценные камни, и успешно завершать работу. Но слишком медленно. Кузнечик топтался у нее за спиной. Боль начала усиливаться. Гной склеивал глаза, когда она спала. Придя домой с работы, измученная, она ложилась на кровать, укрывшись одеялами, а Жаанат промывала ей глаза травяными настоями.
Это помогало, и она всегда была готова к работе, но жжение возвращалось. Жаанат готовила настой впрок, и Патрис приносила на завод маленькую бутылочку с лекарством. Каждый день во время обеда она промывала им глаза. Она проделывала это в кабинке женского туалета, чтобы никто не мог увидеть и донести. Она боялась, что может потерять работу.
Слово, используемое для обозначения семяизвержения –
Однажды днем, когда Эдит наблюдала за происходящим, старый добрый Гарри опустился на колени рядом с диваном с кольцом в руке. Он попросил ее выйти за него замуж. Она закрыла глаза. Она только что проснулась, но все еще чувствовала усталость. Прежде чем она смогла ему ответить, она снова заснула. Позже, вечером, он снова стоял на коленях. На этот раз она позволила глазам открыться. Это казалось выходом из ее ужасного положения. Она взяла кольцо и надела на палец. Затем спрятала лицо. Он обещал, что даже не поцелует ее. Он сказал, что никакой ночи любви не будет еще долго. Никогда, подумала она. Несколько ночей спустя он стоял в дверях и занимался онанизмом. Ее разбудила вибрация. Отвратительный звук.
– Святой боже! – выкрикнула она, садясь. – Какого черта, что, черт возьми, ты делаешь?
Гарри включил свет. Он держал бутылку молока. Он встряхивал ее, потому что в верхней части, у горлышка, молоко замерзло. Он не мог уснуть и собирался выпить теплого молока. Не присоединится ли она к нему?