Ночной сторож

Седобородый мужчина вошел следом за ней, наклонив голову, с застенчивым ошеломленным выражением на лице. Внутри было темно, и он несколько раз моргнул, пока его глаза не привыкли к полумраку.

– Я не останусь надолго, – проговорил он. – Моя собака в машине.

Вера посмотрела на него долгим взглядом. Затем она поднялась на цыпочки и сняла со стены семейное ружье. Она попыталась отдать его спутнику, но тот не взял.

– Пожалуйста, – попросила она.

Ее лицо было напряженным. В глазах стояли слезы. Мужчина улыбнулся, его зубы слабо блеснули сквозь бороду, глаза были несчастными. Он поднял руки вверх и сказал, что ружье им еще понадобится. Затем он повернулся и вышел за дверь.

Арчилл издал тихий звук, и Вера распахнула глаза. Она уставилась прямо в лицо Лесистой Горы. Он понял, что она собирает воедино его, ребенка, сестру, мать – все, что может. Он знал, она не догадывается, что это ее ребенок. Безумная мысль, что он мог бы выйти с мальчиком вон и исчезнуть, пронеслась в его мозгу. Он взял Арчилла на руки вместе с заспинной доской, гордясь его красотой, влюбленный в нежное личико спящего младенца. На Арчилле был маленький меховой капюшон.

– Он твой, – сказал Вере, не глядя на нее, Лесистая Гора. Он смотрел только на Арчилла.

Она упала на пол, как снег, свалившийся с ветки. К тому времени, когда он поднял ее и вложил ребенка ей в руки, Жаанат уже была дома. Мать и дочь принялись обниматься, не отдавая Лесистой Горе зажатого между ними ребенка. Лесистая Гора вышел на улицу и подошел к Дейзи Чейн. Его ноги дрожали, а руки стали такими слабыми, что он не смог забраться на лошадь, а потому взял ее за повод и повел по дороге. Почему-то он не представлял себе, что произойдет… если. Если. Сейчас это если случилось, и он не мог представить, что его место теперь не рядом с Арчиллом.

«Тоска»

Слава богу, недовольство было взаимным. Во время эпизода мучительных сексуальных ласк она села и произнесла:

– Отвези меня домой.

Что Барнс исполнил с радостью. А выходя из машины, она сказала:

– Прощай. Я говорю это всерьез.

Барнс высунулся из машины, когда она проходила мимо заснеженных автомобилей, стоящих во дворе у ее отца.

– Ты говоришь «прощай» в смысле «прощай навсегда»? – крикнул он ей вслед.

Резкий ветер обжигал щеки и лоб. Это был март, черт возьми! Он и не знал, как холодно у них здесь, наверху холма.

Она обернулась, и, судя по выражению ее лица, она действительно хотела сказать именно это. Он нырнул обратно в машину и взялся за руль, испытывая адское облегчение.

Он проехал прямо мимо спортзала. Собирался ли он тренироваться в субботу вечером? Нет. Он возвращался в свою комнату. В душе он ощущал таинственный восторг. Плюс уныние. У человека бывают такие противоречивые чувства. Почему нет? Он только что получил по почте очередной подарок от дяди. Это была запись оперы. Хотя Барнс не считал прослушивание опер по-настоящему мужским занятием, он втайне находил, что оно довольно хорошо. На самом деле оно заставляло его плакать. И даже рыдать. Он ставил на проигрыватель подобные пластинки лишь тогда, когда был один. Выплакавшись, он часто погружался в самые сладкие сны.

Электронагреватель «Солсбери»

Именно Милли вызвала «скорую помощь» и настояла на том, чтобы Томаса отвезли в больницу Университета Миннесоты. Его сразу же госпитализировали, и теперь он лежал на больничной койке, на тихом верхнем этаже. Как родственнице, Патрис единственной разрешили войти в палату. Она села рядом с кроватью на металлический стул и пристально посмотрела ему в лицо. Он не был полностью без сознания, но все же нельзя было сказать, что он просто подремывает. Нет, это было нечто большее. Хотя выражение его лица было спокойным, мягким и безмятежным, Патрис охватил страх. Она чувствовала, как он витает где-то вне своего тела.

Вошла медсестра и измерила основные жизненные показатели – пульс, дыхание, температуру, кровяное давление. Патрис испугалась, что эта бесцеремонная женщина спугнет его дух, но когда тишина воцарилась снова, девушка почувствовала, как душа Томаса колышется над кроватью. Томас был самым близким ей человеком, похожим на отца. Она протянула руку, положила рядом с его рукой и закрыла глаза. Через некоторое время она начала говорить на языке своей матери, и появились слова, которые мать использовала в начале каждой церемонии. Эти слова призывали духов ветров, которые веяли в четырех направлениях, и духов животных, которые пришли с четырех сторон. Она пригласила всех этих духов войти в палату. Время исчезло. Оконное стекло задребезжало, когда поднялся ветер. Люди проходили по коридору, разговаривая.

Позже, когда медсестра заверила Патрис, что состояние дяди стабильно, она ушла и вместе с Милли направилась в ее съемную комнату. В маленькой студии было холодно. Милли велела Патрис не снимать пальто и сесть в кресло. Сама она придвинула табурет, поставив его рядом с Патрис, и включила маленький обогреватель «Солсбери». Спираль покраснела, и приятное тепло потекло к их ногам.