Ночные бдения

– Ты обвиняешься в многочисленных убийствах подданных набожника и Императора, в том числе людей благородной крови. Ты предал свою страну, своего господина, свою душу.

– У меня нет ни страны, ни господина, а о душе я позабочусь сам или попрошу об этом своего Бога! – дерзко ответил я, вызвав ропот судей, справедливых и суровых.

– Ты веришь в Светлоокого?

– Нет, в него я не верю.

– Но ты женат по хотскому обычаю. Где твоя жена?

– Она отравилась и утонула.

– Тебе вменяется в вину убийство своей жены. Ты убил артака Дупеля?

– Нет, он умер сам.

– От чего?

– От страха.

– Тебе вменяется клевета на высокородное лицо и убийство артака. Ты покушался на честь хотера Деклеса?

– Нет, я не имею пристрастия к мужчинам.

– Тебе вменяется в вину оскорбление суда! Клялся ли ты изменнице Шанкор в верности?

– Нет, только в любви.

– Тебе вменяется измена своей стране. Ты…

Они мучили меня глупыми вопросами, на которые я пытался отвечать как можно умнее и дерзновеннее, если конечно, возможно отвечать по-умному на идиотские вопросы.

Промурыжив меня, суд начал совещаться.

– Как ты думаешь, Алеас, – прошептал я, – сколько смертных казней мне вынесут в приговоре, а?

– За каждую вину тебе вынесут по наказанию.

Суд совещался недолго. Судья огласил список преступлений: читал он долго и перечислял все возможные прегрешения, что может совершить человек, если конечно, он жив еще.

В итоге меня приговорили к ежедневному, постепенному отчленению мужского достоинства, конечностей, внутренностей, все это заканчивалось отрубанием головы. После смерти меня должны были сжечь и утопить в реке, чтобы я никогда не смог вернуться к жизни еще раз. Помимо этого меня приговорили к изгнанию демонических сил, дабы я не повредил палачу.

Этот чудовищный приговор поверг меня в ужас, я-то надеялся, что меня просто казнят, но нет, перед этим они истязают меня, немыслимо.

Прочитав приговор, суд удалился. Алеас поднял меня и, поддерживая, провел в камеру.

– Алеас, – в ужасе прошептал я, – меня начнут казнить сегодня?

– Нет, после приговора ждать его исполнения приходится месяцами, у палачей много работы. Правда, некоторых преступников стараются казнить без очереди.

– Какое сегодня число, Алеас? – спросил я.

– Сегодня второй день месяца Отдохновения.

– Сколько времени обычно ждут казни?

– От одного дня до двух месяцев, а кто и годами.

Больше я не сказал ни слова. Если меня решат казнить раньше, чем наступит весна, то казнят, а если Шанкор удастся ее авантюра, я, возможно, останусь жить.

Время в клетке потянулось день и ночь, день и ночь. Я впал в тоску ожидания смерти. Я мысленно свыкся с нею, я стал привыкать к скоротечной конечности бытия. Постепенно смерть перестала страшить меня, я начал думать, что она, возможно, принесет избавление от никчемного существования. Если бы только она не была такой ужасной!

3.

Нет, меня не казнили сразу, не казнили и через месяц, судить об этом можно хотя бы потому, что я жив и пишу эти строки; меня не казнили, но каждый день я ждал этого, просыпаясь утром, молился даровать мне еще один день жизни, мучительный, наполненный ожиданием. Где-то в глубине души тлела надежда, что повстанцы, если конечно победят, вызволят меня из этого ада, но! ведь никто не знает, что я здесь, скорее Нао поверит, что я бросил их или подался на сторону набожника, или ушел к полубогам на Северный мыс. Если Тобакку не разбазарил по Городу, что изловил демона, они никогда не узнают, что несчастный Андрэ томится в клетке. А Шанкор, что она подумает? Нетрудно догадаться. Презрение – вот чего я буду достоин в ее глазах, презрения и смерти. Я никчемный человек, я хотел помочь ей, но оказалось, что не способен рассуждать здраво, биться смело и не бояться смерти. Зачем ей любить такого человека? А может, все они только использовали меня, прикрывались мною, и я был лишь пешкой в их мудреной шахматной партии. Почему Тобакку больше не стал допрашивать меня, а решил прикончить? Потому что понял, что я ничего не расскажу? Вряд ли. Здесь было замешано что-то другое. Для того чтобы понять что, мне не хватало информации из-за стен Замка Роз.

Но все разъяснилось. Тобакку пришел ко мне в камеру сам, его сопровождал Миатарамус. «Пытать в камере?» – подумал я, вставая с топчана и с ненавистью глядя на своего врага.

– Здравствуй, мой друг, – приветливо проворковал набожник. – Я вижу, ты тут совсем неплохо устроился, да? Надеюсь, гостеприимство Замка Роз тебя не обескуражило. Здесь любят гостей.

Я молчал.

– Ну-ну, ты не должен обижаться на меня, – продолжал он свою издевательскую речь. – Я ведь набожник, а ты повстанец, мы по идее, должны ненавидеть друг друга, но поверь, я не настолько зол, чтобы испытывать к тебе крайне жестокое чувство, я тебя, скорее, презираю, ты невыносимо глуп. Я даже не стану больше пытать тебя. Незачем. К тому же ты ведь все равно ничего не скажешь, да? упрямый. Вот если бы кто-нибудь из твоих друзей сидел на пыточном стуле, Пике, например, ты бы рассказал мне все и даже больше.

Ужас обуял меня: неужели они поймали Пике и собираются пытать старика?!