Ночные бдения

Мужики вышли, и в камере остался только один. Он разрезал веревки, стягивающие мои руки, и я закричал от боли. Рук я не чувствовал, и не мог пошевелить даже пальцем. Мужик растирал мои мышцы, а я орал, будто меня режут: такая это была невыносимая боль. Но кровь начала постепенно поступать в обессиленные конечности, и они заполыхали огнем.

В камеру вошел страж с миской и поставил ее подле меня. Я постепенно привыкал к тусклому свету, но двигать руками не мог. Видя мои страдания, мужик произнес:

– Двигать руками ты сможешь еще не скоро, если вообще сможешь, а вот прежняя сила в них не вернется больше никогда.

Он с ложки чем-то накормил меня, затем уложил на пол и укрыл одеялом.

– Поспи часа два, наберись сил, скоро тебе придется нелегко, но ты, я слышал, демон.

– Меня будут пытать? – хрипящим полушепотом спросил я.

– Не могу знать, – ответил мой собеседник и вышел из камеры, оставив дверь открытой, а возле нее стража. Он правильно рассудил, что я не только бежать, но двигаться не в состоянии.

Я уснул. Проснулся: руки болели, и кто-то тормошил меня за плечо.

– Вставай.

С помощью все того же человека, я поднялся на ноги и поковылял за ним. Идти нам было недалеко, но я настолько ослаб, что еле двигался. Безразличие еще владело мною.

Мы вошли в небольшую, светлую комнату, поводырь усадил меня в кресло, а сам встал рядом.

Мутным взглядом я обвел комнату, заметив двух стражников и стоящего спиной ко мне высокого человека. Он обернулся, и его пронзительный взгляд встретился с моим.

– Значит, это и есть каро? – насмешливо спросил он.

– Да, господин, – ответил мой проводник.

– Что же, Алеас, он кажется мне слишком слабым, слухи говорили о его мужестве и силе.

– Его пять дней держали в темноте без пищи и связанным, он слишком ослаб, мой господин.

– Почему так? – нахмурился господин.

– Ждали вашего возвращения и распоряжений. Без вас никто не смел входить к нему, – ответил Алеас.

Закончив допрос стражника, господин обратился ко мне:

– Значит, ты и есть ловкий и сильный каро? – спросил он.

– Нет, – хрипло ответил я.

– Нет? – удивился он. – Алеас, кажется, он собрался врать.

Алеас склонился ко мне и прошептал:

– Вам лучше говорить правду, если хотите избежать пыток.

– Меня все считают каро, но это не так, – ответил я.

– Да ну! Алеас, подай мне нож. Кажется, у господина Андрэ короткая память, ее нужно удлинить.

– Я – каро, – безразлично сказал я.

Высокий рассмеялся.

– Ну что ж, господин каро, теперь мы друг друга понимаем. Надеюсь, так будет и впредь. Запомните, со мной ваши штучки не пройдут. Меня охраняет небо и покровительство Императора, вы же не станете этого отрицать, как и то, что вы повстанец! Будем помогать друг другу?

– Будем, – буркнул я, мечтая, чтобы этот приставучий тип поскорее оставил меня в покое.

– Отлично, – сказал он, потирая руки. – Теперь расскажите мне, какие планы у чертовки Шанкор, когда будет наступление, а?

– Не знаю.

– Смел! – рассмеялся он. – Как думаешь, Алеас, выдержит он комнату правды?

– Нет, – тихо ответил Алеас.

– А как быстро ты поставишь его на ноги?

– За две недели, мой господин.

– Даю тебе неделю, – надменно произнес господин, – и ни дня больше. Чтобы через неделю он был достаточно в себе, мог понимать вопросы и отвечать на них. Тебе ясно?

– Да, господин.

Алеас поднял меня со стула и буквально выволок из комнаты.

Меня не вернули в темный ад, нет, я был посажен в клетку. Здесь было светло и сухо, и воздух не был столь губителен. Алеас приходил три раза в день, делал мне массаж рук, втирая в них темную пахучую мазь, во время этих сеансов я рычал от боли, но руки день ото дня чувствовали все больше, и к концу недели я уже мог шевелить большим пальцем.

Алеас внимательно следил, чтобы я ни в чем не нуждался. В клетке лежал тюфяк, и всегда была чистая вода. Кормили меня три раза в день баландой с мясом, хлебом и фруктами. Все это очень поддерживало мои силы, которые постепенно возвращались, принося с собой осознание действительности и ясное мышление. Я больше спал и ел, чем думал. Я был так изможден, что мной владела беспокойная апатия. Я чувствовал, что ничего не имеет значения, абсолютно.

Итак, Алеас исполнил приказание господина: к концу недели я мог ходить, говорить, шевелить большим пальцем, а самое главное – понимать вопросы и отвечать на них.

Алеас, вообще, оказался странным тюремщиком: он был ласков и мягок со мной, и обращался, как с больным ребенком. Он никогда не кричал, мало говорил и ничего не спрашивал. Все попытки вызвать его на разговор были равны нулю.

Ужасное откровение из его уст услышал я накануне истечения срока, данного мне на излечение. После безуспешных попыток поговорить с Алеасом о моей судьбе, я спросил его:

– Скажи, что за высокий худой человек был тогда в комнате?

Алеас с сомнением в голосе спросил:

– А ты не помнишь?

– Я не только не помню, я не знаю, кто он.

– Вероятно, от слабости глаза твои застило, – тихо ответил он, – это же был господин Тобакку.

Насладившись моим изумлением, Алеас ушел.