Ночные страхи

– Прямо сейчас точно не хочется, – согласился я без обиняков.

Она мелодично вздохнула.

– Видимо, тебе удобно и так. Что ж, я тебя не виню. Но я, наверное, напишу Глэдди. Мы зовем ее Глэдди или леди – просто дразнимся, а она обижается. Теперь-то она станет леди. Я ей не скажу, чем я тут занимаюсь. Она не знает, никто из домашних не знает. Но мне хочется, чтобы она знала, что я желаю ей добра. Или, думаешь, лучше дождаться, когда она его окольцует?

– Думаю, да.

– Они могут мне не сказать, но он тебе скажет, да?

Я увидел, чем это могло обернуться, и проговорил с неохотой:

– Да, конечно.

– Значит, если я не узнаю, ты найдешь способ мне передать. Хорошо? Интересно, позовут ли меня на свадьбу?

– Не сомневаюсь, что позовут.

– Ну и дураки. Я бы на их месте не позвала. Наверняка это будет на редкость классная свадьба – шик и блеск. Настоящая вещь. Ого-го! – Она издала свой коронный мелодичный вздох и подняла глаза на часы. – Боже правый, мне пора бежать. Но сперва надо припудрить носик.

– Послушай, – сказал я, когда она вернулась, освежившись, – я отнял у тебя уйму времени, и все вышло совсем не так, как я рассчитывал. Если ты этим расстроена, то я тоже. Как насчет маленького вознаграждения?

Мне не пришлось рыться в бумажнике, я уже приготовил банкноты.

– Я уже говорила, – сказала она, вставая, – и могу повторить сейчас: ты совсем не уважаешь чувства девушки. Можешь оставить себе свои чертовы деньги! Я скажу дяде Гарри, что заболела, и так оно и есть: мне от тебя плохо, и я с тобой не пойду, даже если попросишь! – Она сверкнула на меня глазами, полными невыплаканных слез, и на миг Лицо явило себя с такой силой, что за ним было не видно лица самой Дорис.

– Ладно, я не возражаю, – сказал я. – Я стараюсь не делать резких движений сразу после еды. У меня от этого несварение.

Она рассмеялась, и к тому моменту, как мы вышли на улицу – ее охотничью территорию, – мы снова были друзьями. Всего лишь несколько шагов по тротуару, но как ее выдавало цоканье каблучков! Затем она скользнула в такси и была такова.

Угловая тумба [84]

Шел первый сентябрь Второй мировой войны, и Филип Холройд решил оставить свою лондонскую квартиру и перебраться в глубинку, подальше от вражеских бомб. Местность, куда его занесло, располагалась на западе Англии, примерно в четырех милях от средних размеров торгового городка, который едва ли мог привлечь неприятеля. Будучи холостяком, беспомощным, как большинство холостяков, а также писателем, беспомощным, как большинство писателей, Филип знал, что не сможет обойтись без посторонней помощи – ему понадобится кухарка и приходящая домработница. Дом, который он снял, носил не претендующее на оригинальность название «Пасторский дом» и был, конечно же, слишком большим для Филипа. Возможно, он подыскал бы что-то другое, если бы не спешил поскорее выбраться из Лондона. В сентябре 1939 года путешествовать по железной дороге было делом нелегким, Филип съездил взглянуть на дом и, когда услышал, что на него претендуют еще несколько человек, тут же подписал договор, опасаясь остаться ни с чем.

Дом был обставлен видавшим виды викторианским гарнитуром, чью гордость составлял восхитительный кукольный домик, кроме того, там имелось несколько предметов мебели более почтенного возраста, которые придавали интерьеру своеобразное достоинство и непринужденность. В их числе – в комнате, которую Филип наметил для спальни, поскольку наряду с прочими преимуществами она располагалась ближе всех к ванной, – имелась старая пузатая угловая тумба красного дерева, которая, в отличие от нескольких сервантов и шифоньеров, занятых хозяйскими вещами, стояла пустой. Филип, мнимый больной со стажем, решил, что тумба отлично подойдет для его лекарств.

Его первостепенной задачей было найти кухарку. Женщина, служившая у него в Лондоне, кокни по происхождению, отказалась переезжать. Филипа страшила мысль о необходимости привыкать к новому человеку: он был слишком робок, чтобы отдавать распоряжения с уверенным видом, но при этом любил, чтобы все было, как он привык. Прожив много лет в одиночестве, он плохо переносил перемены и имел склонность раздувать из мух слонов. И хотя в Лондоне у него было немало друзей, его общение с ними не отличалось разнообразием: он не получал от них ничего нового – и ничего нового им не давал. Непредсказуемость внушала ему страх. Бессознательно он закрылся в себе и нарастил панцирь, хоть и мягкий.

Шли дни, а бюро найма в Шаттлворте никого ему не предлагало; когда они наконец написали, что нашли кого-то, кто, по их мнению, подошел бы ему, было уже слишком поздно что-либо предпринимать, потому что человек из ведомства иностранных дел, который должен был занять лондонскую квартиру Филипа, собирался въехать в нее со дня на день. Так что он нанял миссис Уивер, не удосужившись с ней повидаться, однако не без рекомендаций (как могло бы случиться в наши дни).