Ночные страхи

«Эта женщина, – писал ее последний наниматель, у которого она проработала год, – требует к себе особого внимания и расположения, которого в нашем весьма многочисленном и занятом семействе она не всегда получала. Она честна и чистоплотна, и в определенных пределах неплохая кухарка. В семье, состоящей из одного человека, ей, как мне думается, будет уютнее. Она откликается на поощрение и благодарность. Она потеряла мужа в Первую мировую войну, что, похоже, наложило на нее некоторый отпечаток».

В своем собственном письме миссис Уивер указала, что ей сорок шесть лет – она оказалась ровесницей Филипа, – и выразила надежду, что сумеет услужить ему во всех мыслимых отношениях. Все это расположило его в ее пользу: несмотря на свой эгоизм, он был готов удовлетворить ее потребность в сочувствии и внимании, и даже воображал себя замечательным утешителем. Прибыв в «Пасторский дом», он обнаружил, что она уже обосновалась там.

Первые день или два, несмотря на всю решимость расточать расположение и признательность, он почти не видел миссис Уивер. Он был занят, старался освоиться со странностями своего нового окружения. Все эти надворные постройки и стойла, которым старые пасторы, несомненно, умели найти применение, – да что там, не могли без них обойтись! Этот заросший сорняками двор с центральным водостоком, по которому (накануне были сильные дожди) вода стекала так долго! Этот сад с возвышавшимися деревьями, где протекал почти высохший, но романтичный ручей, – каким же огромным он был для единственного садовника, приходившего, как говорили, трижды в неделю! И весь этот простор и тишина после людного шумного Лондона! Если мимо проезжала машина (дом выходил окнами на деревенскую улицу), это было заметным событием – люди внимательно вслушивались в звучание мотора, от первого до последнего рокота. А в скором времени, если бензин все же станут продавать по талонам, эти вторжения в окружающую тишину сделаются еще реже, почти совсем исчезнут! Филип уже слышал собственные шаги, шаги человека, гуляющего в одиночестве. Благодаря этому уединению Филип Холройд был погружен в свои мысли как никогда прежде, и каждая мысль обретала остроту озарения. А затем он внезапно вспомнил о миссис Уивер и ее острой потребности в расположении и сочувствии.

– Прощу прощения, – сказал он, входя на кухню.

Кухня, состоявшая из двух помещений, снабженная кладовкой и чуланом, а также черной лестницей за дверью, открывавшейся внутрь, была рассчитана на обслуживание не менее двадцати человек.

– Прошу прощения, – повторил он как человек, имевший ярко выраженную склонность к вежливости, – но я хотел вам сказать, что получил огромное удовольствие от вчерашнего ужина. Сырное суфле было просто мечтой, а его так непросто готовить.

Миссис Уивер подняла глаза, оторвавшись от соснового стола, за которым месила тесто. Ее руки были в муке. Ее круглое розовое лицо обрамляли мягкие русые волосы с проседью, расчесанные на прямой пробор. Волосы были тонкими и чуть растрепанными, но чистыми и ухоженными, а вся фигура – невысокой и крепко сбитой. Выражение лица миссис Уивер отличалось приятностью, едва ли не слащавостью, и почти не менялось при разговоре.

– Рада, что вам понравилось, – сказала она. – Я всегда говорю, что мужчинам легче угодить в еде, чем женщинам.

– О, вы так думаете?

– Да, аппетит у них лучше, это во-первых. Мой муж… – Она умолкла на полуслове.

– Да?

– У него был очень хороший аппетит. Он был гвардейцем, ну знаете, из гренадеров. Дородный мужчина. Вы мне его напоминаете, сэр.

Филип был чуть выше среднего роста. Сидячий образ жизни округлил его фигуру и удвоил подбородок, но ему польстило, что его сравнивают с гвардейцем.

– И при всех своих габаритах, – продолжала миссис Уивер, – в чем-то он был как ребенок. Играл в солдатиков до самого конца – так он гордился своим полком. Он ненавидел Колдстримских гвардейцев, слышать о них не мог. Я ухаживала за ним все время его последней болезни, когда его вышвырнули из больницы, сказав, что ничего больше для него сделать не смогут. Я его мыла, и брила, и все для него делала. Все, что нужно. Если вы сляжете, сэр…

– Ох, надеюсь, что нет, – поспешно проговорил Филип. – Но приятно думать… – Он не стал завершать фразу. – Да, кстати, может, вам что-то нужно? Я могу что-нибудь сделать, чтобы вам было удобнее? Боюсь, ваша комната не очень комфортна.

– Что вы, сэр, я очень счастлива с вами. Хотя есть кое-что…

– Что? – спросил Филип, когда она замялась.

– Даже не знаю, сэр. Смешно сказать.

– Ничего, я сам часто бываю смешон.

– Мне правда неловко…

– Ну же.