Ночные страхи

Неожиданно его взгляд упал на узорчатый херизский ковер, остававшийся в небрежении последние несколько дней. Поначалу смятенный разум Филипа увидел самый обыкновенный ковер, но постепенно тот начал передавать ему свое бессловесное послание. Кто же выткал его, задумался Филип, кто расцветил его в тон его собственным мыслям? Какие страсти вплелись в узор, сочетав бледно-красный и темно-красный? Этого он никогда не узнает, но это неважно. В самом деле, все как будто стало неважно, отступив перед шелковым волшебством.

Христославы [87]

Канун Рождества для всех Марринеров, кроме главы семейства, был до крайности утомительным временем. Мистер Марринер обычно чувствовал себя легко в праздничную пору – легко в том, что касалось его личного участия. Но только не в финансовом плане: мистер Марринер понимал, что в эти дни на его финансы ложилось тяжкое бремя. А ближе к вечеру, когда он достанет свою чековую книжку и будет выписывать причитающиеся подарки своему семейству, родственникам и домашней прислуге, бремя усилится еще больше. Но он мог себе это позволить – и в нынешнее Рождество даже с большей уверенностью, чем в любое другое за всю историю его неуклонно растущего состояния. Ему не нужно было думать, что-то выбирать – нужно было лишь свериться со списком и добавить одно-два имени, а одно-два – вычеркнуть. На этот раз вычеркивать пришлось немало, весьма немало, хотя он не стал отмечать это ни в общем списке, ни на отрывном корешке своей чековой книжки. Если он сочтет нужным, то прибавит сэкономленную таким образом сумму к чекам для детей. И тогда Джереми с Анной посчитают его даже более щедрым, чем он был в действительности, а если жена отпустит какую-то реплику, чего она, как женщина тактичная, никогда себе не позволяет, он усмехнется и скажет, что это называется распределением капитала – «капитальным распределением, дорогая!».

Но это будет не раньше, чем после обеда.

Так что из всего квартета, усевшегося за обеденный стол, он был единственным, кто не провел день в трудах. Его жена и дочь трудились в поте лица, украшая дом и делая распоряжения для вечеринки на День подарков[88]. Они не тратили время на закупку подарков, им это было ни к чему. Анна, которая была двумя годами старше Джереми, унаследовала от матери дар дарить подарки и заготовила все необходимое за несколько недель – она шестым чувством угадывала, кто чему будет рад. А Джереми все оставлял на последний момент. Его подход кардинально отличался от подхода Анны и был далеко не так практичен: он думал в первую очередь о подарке, а потом уже – о человеке, которому этот подарок достанется. Кому подойдет эта коробочка? А кому вот эта? И кто станет счастливым обладателем третьей? В дарении подарков он всякий раз следовал какому-то одному принципу, и в этом году таким принципом стали рождественские коробочки. Это были дорогие и однотипные подарки, и в глубине души он их стыдился. Теперь уже было поздно что-то менять, и все же при мысли о трех-четырех друзьях, которые останутся неодаренными, он испытывал угрызения совести.

Молчаливый и недовольный собой, он первым услышал пение за окном.

– Слушайте, там христославы! – Его ломавшийся голос казался простуженным.

Остальные тут же прервали беседу, и их лица озарились улыбками.

– Красиво поют, правда?

– Первые в этом году, – заметила миссис Марринер.

– Ну, не первые, дорогая, они приходили несколько дней назад, но я отослал их и сказал, что христославы должны славить Христа в канун Рождества и не раньше.

– Сколько их там?

– Думаю, двое, – сказал Джереми.

– Мужчина и женщина?

Джереми поднялся и отвел занавеску в сторону. Сад за окном был погружен во тьму, только единственный фонарь светил вдалеке.

– Не могу разглядеть, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Но кажется, это мужчина и мальчик.

– Мужчина и мальчик? – переспросил мистер Марринер. – Это довольно необычно.

– Возможно, это певчие, папа. Ужасно здорово поют.

В этот миг зазвонил дверной колокол. Желая сохранить дух дома, а дом был старым, Марринеры оставили оригинальный латунный язычок. Стоило дернуть за шнур у парадной двери, и дом, казалось, содрогался под странный рокот, словно невидимая рука перебирала струны его сердца, а колокол издавал высокий вопль и заходился отчаянным перезвоном. Все семейство привыкло к этому феномену и переглядывалось с улыбками, когда гости подпрыгивали от неожиданности, но на этот раз подпрыгнули они сами. Они попытались различить звуки шагов по каменным плитам холла, но тщетно.

– Мисс Парфитт придет мыть посуду, но позже, – сказала миссис Марринер. – Кто выйдет и даст им что-нибудь?

– Я, – вызвалась Анна, вскочив на ноги. – Что мне им дать, папочка?

– Ну, дай им шиллинг, – произнес мистер Марринер, вынимая монету из кармана. – У него всегда оказывалась при себе нужная сумма, любая сумма.