Ночные страхи

Я послушно взглянул в окно. В библиотеке было два окна, и густые заросли пампасной травы действительно загораживали весь обзор из большого двустворчатого окна, ближайшего к камину, рядом с которым мы, собственно, и сидели. В ранних октябрьских сумерках стебли казались огромными, конической формы соцветия-метелки легонько качались под ветром, подметая вечернее небо, и как бы парили над изогнутой книзу листвой, неуловимо похожей на струи фонтана. И, подобно фонтану, трава представлялась полупрозрачной, точно как говорил Томас. Сквозь ее заросли вроде бы что-то просматривалось, но я не стал бы ручаться. Впрочем, меня это не беспокоило: мне нравились мысли о тайных пределах, о terra incognita за завесой пампасной травы. И Томасу тоже должны были нравиться. Никто никогда не называл его Томом, а в Оксфорде его прозвали Фомой Неверующим, поскольку он вечно во всем сомневался. Возможно, его раздражает эта трава, потому что в каком-то смысле напоминает его самого? Никто не любит, когда ему напоминают о его собственных слабостях. Я присмотрелся получше, стараясь хоть что-нибудь разглядеть за парящими в небе метелками и изогнутой книзу, словно поникшей листвой. Может быть… Может быть… Что Томас надеется от меня услышать?

Немного подумав, я все же решился:

– Да, там действительно кто-то может быть.

– Я о том и говорю.

– Но ему… ей… им тебя будет не видно, потому что…

– Почему?

– Потому что кусты… ну, или трава… Вблизи она менее прозрачная, чем если смотреть сквозь нее издалека. Но если она тебя так раздражает, почему ты ее не сожжешь?

Томас снова заерзал в кресле и как бы даже с досадой ответил:

– Я не люблю ничего разрушать. И какой смысл ее жечь? Она возродится из пепла, как феникс.

– Но если она тебе так уж мешает…

– Не так уж и сильно она мне мешает. К тому же… – Он замолчал, так и не договорив.

– К тому же что? – спросил я.

– Даже не знаю, стоит ли говорить. Ты будешь смеяться.

– Да, в общем-то, все твои рассуждения о пампасной траве несколько смехотворны, – сказал я. – Но все равно говори.

– Ну, мне хочется выяснить, точно ли там кто-то есть, на другой стороне.

Я не рассмеялся. Я видел, что это не просто слова. Они для него что-то значат. Он много и долго об этом думал. Правда, я не совсем понимал, была ли это навязчивая идея, от которой ему хотелось освободиться, или, наоборот, тщательно выпестованная мания, от которой мой друг не желал избавляться? Некое призрачное наваждение, которое его угнетало, но было ему чем-то дорого? У меня родилась мысль.

– Когда соберутся все гости…

Томас взглянул на часы на камине. Была половина седьмого.

– Ты уже заскучал? – спросил он. – Джулия с Хилари должны быть с минуты на минуту.

– Нет, я совсем о другом. Я рад, что у нас есть возможность пообщаться наедине. Мы так долго не виделись… Я хотел предложить провести эксперимент.

– Какой еще эксперимент?

– В ходе которого мы сможем выяснить, есть ли кто-то с другой стороны этих зарослей твоей пампасной травы.

Он надолго задумался.

– Даже не знаю… Не знаю. И как ты себе это мыслишь?

– Мы устроим процессию.

– Какую процессию?

– Я еще не обдумал детали.

Томас раздраженно тряхнул головой.

– Мне не нравится эта затея с процессией. Слишком много людей, все разбредутся кто куда…

– Наша процессия будет маленькой и отборной.

– Не знаю, что ты задумал, – сказал Томас, – но давай как-нибудь без меня.

За окном раздался шум, хруст гравия под колесами, легкие сотрясения грунта, после чего наступила тишина, возвещавшая о чьем-то прибытии.

– А вот и они! – Томас поднялся и поспешил к двери. – Гости никогда не приходят вовремя.

– Так ты даешь разрешение? – крикнул я ему вслед, но он, наверное, не услышал.

Джулию я знал достаточно хорошо: очень приятная женщина, миловидная светловолосая пышечка лет тридцати пяти. Ее муж погиб на войне, и вот что любопытно: овдовев, Джулия словно удвоилась как личность по сравнению с той собой, какой была в качестве мужниной жены. Будучи замужем, она полностью растворилась в персоне супруга, а когда его не стало, вернула себе свое «я», не утратив при этом и личности мужа. Она относилась к тому типу женщин, которым жизненно необходимо о ком-то заботиться, и было вполне очевидно, что теперь она опекала Хилари. Когда был жив ее муж, она всегда говорила «мы», а не «я», и до сих пор говорила «мы», но теперь это значило «мы с Хилари».

Хилари я знал хуже, можно сказать, не знал вовсе. Высокая, стройная, черноволосая, она могла бы считаться красавицей, но ее красота была неоднозначной. Как и все в Хилари. У меня никак не получалось ее разгадать, и чем больше я за ней наблюдал, тем меньше ее понимал. А может, и нечего было разгадывать? Этакая женщина-сфинкс без тайны. Впрочем, подумалось мне, очень привлекательная для Томаса, который прямо-таки увивался вокруг нее, пытаясь заводить разговоры, от которых она уклонялась, а если не уклонялась, то отвечала совсем не то, чего он ожидал.

– Ты не собираешься за границу, Хилари?

– Я только что из-за границы.

– Да, конечно. Я помню. Ты мне писала из Венеции.