Он все стоял, вопросительно глядя на жену, и она спросила:
– Ты не помнишь, много ты дал ему в прошлом году?
Муж в ответ раздраженно взмахнул рукой.
– Ты мог бы взять одну из коробочек Джереми…
– Им не коробочка нужна, – сказал он, – а пуля. – Он подошел к буфету и достал пистолет.
Это был старинный пистолет, реликт давно минувших дней, когда отец Генри, отдавая дань моде, практиковался в стрельбе. Этот пистолет лежал в глубине ящика буфета дольше, чем все они себя помнили.
– Нет, Генри, нет! Не горячись! И подумай о ребенке! – Она встала на ноги.
Все встали на ноги.
– Стойте на месте! – рявкнул он.
– Анна! Джереми! Скажите ему! Остановите его.
Но дети были не в силах в один миг преодолеть многолетнюю робость перед отцом и беспомощно смотрели, как он выходит из комнаты.
– Но это не поможет, – повторяла Анна, – не поможет!
– Что не поможет, милая?
– Пистолет. Понимаешь, я видела его насквозь!
– Что значит насквозь? Хочешь сказать, он проходимец?
– Нет-нет. В прямом смысле слова. Насквозь. – Голос Анны стих до шепота. – Я видела свет фонаря сквозь дыру у него в голове.
– Милая моя!
– Да, и у мальчика тоже…
– Помолчи, Анна! – крикнул Джереми, стоявший за занавеской у окна. – Помолчи. Они что-то говорят. Теперь папа навел на него пистолет. Он у него на мушке! Его палец на курке, сейчас он выстрелит! Нет, не выстрелит. Человек подошел ближе – вплотную к папе! Он ему что-то показывает, что-то у себя на лбу. Эх, был бы у меня фонарь! И папа его уронил, уронил пистолет!
При этих словах они услышали глухой звук удара – это было похоже на звуковой эффект в радиопьесе. Джереми снова заговорил:
– Он уходит! Уходит с ними! Они его уводят!
Не успел никто из детей подбежать к двери, как миссис Марринер упала в обморок.
Полиция не заставила себя ждать. Они обнаружили тело на траве у садовых ворот. Были признаки борьбы – полосы на гравии, вроде тормозного следа, и глубокие отметины каблуков на земле. Позже выяснилось, что мистер Марринер умер от инфаркта. Нападавшие не оставили ни единого следа. Но они определенно не были грабителями, поскольку все деньги, имевшиеся при себе у покойного, как и все чеки из его бумажника (на крупную сумму) были разбросаны вокруг тела, словно он отчаянно пытался откупиться от злоумышленников, но им все было мало.
Пампасная трава[89]
– Чем тебе так не нравится эта пампасная трава? – спросил я.
– Ну, во-первых, она неопрятная, – сказал Томас. – Растет вкривь и вкось. Ее явно нужно подстричь. Кусты должны быть аккуратными.
– Это не совсем куст, даже совсем не куст.
– Да, куст был бы более скромным и сдержанным. Это трава, а траву надо стричь. К тому же она и стареет как-то неравномерно. Есть стебли зеленые, есть увядшие, есть совсем мертвые. Те, которые мертвые, потом сами ломаются и болтаются этак отчаянно и уныло.
– То же самое можно сказать и о нас.
– Да, но у нас все не так очевидно. Мы все-таки более цельные. Любой сразу поймет, что тебе, Фергус, сорок один, а мне тридцать восемь.
Я всегда льстил себе мыслью, что выгляжу моложе Томаса: его очень старила глубокая морщина между бровей, а глаза за толстыми стеклами очков вечно казались усталыми и беспокойными.
– А сколько лет этой траве?
– Да кто ее знает?! Если ты помнишь, она уже была тут, когда я купил этот дом. Я часто подумывал, что хорошо бы от нее избавиться. Тут все же не пригородный пустырь. В благородном старом саду ей не место.
– И все-таки интересно, сколько ей лет?
– Наверняка много, иначе она бы так не разрослась. Но возраст значения не имеет. Беспородный сорняк – он и есть беспородный сорняк. Обыватели из предместий тоже, случается, доживают до почтенных седин и наращивают необъятные телеса… К тому же она осыпается, и газон вокруг смотрится очень неряшливо.
– Растение живет сообразно своим привычкам, – заметил я.
– Да, но мне не нравятся ее привычки. Они, можно сказать, оскорбляют мое чувство прекрасного. К тому же она опасна.
– Опасна?
– Да. Она кажется хрупкой и тонкой, но у нее острые листья. Режут, как бритва, чуть ли не до кости. Она вероломная и бесчестная.
– Ты так о ней говоришь, словно это разумное существо.
Томас нервно заерзал в кресле.
– Разумеется, никакая она не разумная. Просто, если нам что-то не нравится, мы мысленно наделяем это явление некими свойствами, соотносимыми с характеристиками человеческой личности.
– И каковы ее свойства?
– Она полупрозрачная. Она загораживает весь обзор из окна, но если как следует приглядеться, то сквозь нее кое-что видно. Или просто кажется, что видно. Я всегда думаю, что, может быть, там, на другой стороне, кто-то прячется – кто-то, кто видит меня, хотя я не вижу его… или ее…
– Ох, Томас, ты такой фантазер!
– Посмотри сам.