Ночные страхи

Он был, что называется, petit maître[107]. Имея изысканный вкус и талант к живописи, он одно время писал картины в стиле Сарджента, но, женившись, отложил кисть. А в ответ на укоры друзей отвечал: «Я оставил живопись, когда стал вращаться в кругах богатых и сильных мира сего».

Жена не имела такого таланта, но она была очень образованной женщиной и говорила по-французски и по-итальянски (и, вероятно, по-немецки), довольно медленно – что, впрочем, было ей свойственно и в родной речи, – но вполне правильно. Кроме того, она много читала, хотя не всегда это признавала.

Чета Картерет поселилась в палаццо Контарини-даль-Моло; его нельзя было назвать типичным венецианским палаццо, но из него открывался вид, прекрасней которого не найти во всей Венеции, а может, и в целом мире. Расположенный на северной стороне, дворец выходит окнами на внутренний изгиб Фондамента-Нуове в Лагуна Морта, левее расположено кладбище Сан-Микеле (слишком прекрасное, чтобы считать его кладбищем), а за ним лежат Мурано и Бурано. Имевшие глаза могли видеть то же, что видел Гварди, особенно любивший эти места.

Но прекрасные виды были не единственным достоинством палаццо Контарини-даль-Моло. Там имелся свой сад. В Венеции не так много садов, и этот соперничал по размерам с одним садом на Джудекке, но по красоте ему не было равных. Его спроектировал то ли Палладио, то ли Сансовино – память меня подводит, – и он простирался на пару сотен ярдов, огибая лагуну и упираясь правым углом в тускло-красное здание – Казино-дельи-Спирити. Говорили, что там водятся привидения, откуда и взялось название. Также говорили, что когда-то там располагалась студия Тициана, но зайти внутрь никого никогда не приглашали. Кое-кто говорил, что там голые стены и не на что смотреть.

Однако из множества красот, которыми славился дворец, величайшим и, так сказать, ключевым сокровищем, очаровывавшим всех словно по мановению волшебной палочки, был сам дворец. Не снаружи – внешне он не походил на типичный венецианский палаццо, возносящийся ввысь в кружевах орнамента и прочих декоративных элементов, снаружи это было приземистое и невзрачное здание, так что его можно было принять за склад или даже работный дом. О, как он теперешний отличался от прежнего! «C'erano tante famiglie, tante, tante»[108], – сказал мой гондольер обо всех, кто населял этот дворец до того, как появился мистер Картерет и вытряхнул их на улицу. Он разглядел скрытые возможности и завладел этим зданием, чтобы преобразить его в прекрасное видение, каковым оно и стало.

Мой гондольер, очевидно, сочувствовал этому tantissime famiglie[109], выселенных Картеретами, но сильный всегда прав, и для многих итальянцев, как высокородных, так и простолюдинов, эта мораль непререкаема. Воля Картеретов возобладала, а другим, обделенным судьбой (судьба есть судьба, а судьбу итальянцы уважают), приходилось самим о себе позаботиться.

Вот так и случилось, что палаццо Контарини-даль-Моло, который раньше населяли в неописуемом убожестве tantissime famiglie, теперь занимали, утопая в роскоши, два человека с приличествовавшей их положению прислугой.

Как только гостя впускал дворецкий (бывший также первым гондольером Картеретов, однако настолько преображаемый черной формой, что никто из случайных людей не мог бы его узнать), все менялось. Казалось, дворецкий служил привратником в церкви: так торжественно и почтительно было его обхождение, а поступь по лестнице, отнюдь не поражавшей своим видом, так медлительна и беззвучна, словно он ступал по святой земле.

Но, едва открывалась дверь передней, гости замирали от восторга. Что за видение красоты, укрощенной и защищенной от грубого вторжения солнечных лучей рюшевыми жалюзи медового цвета, приспущенными наполовину! Из глубины этих лучезарных сумерек возникала миссис Картерет, нередко в широкополой соломенной шляпе, затенявшей верхнюю часть лица.

– Ах, это вы! – восклицала она с легким удивлением (ей вообще было свойственно непреходящее удивление). – Я вас почти не ждала, но вы пришли! Я уж боялась, вас задержат другие обязательства, как в тот раз, вы помните?

Смущенный гость пытался вспомнить случай, когда он подвел миссис Картерет, но тщетно, и в этот момент ему на помощь приходил мистер Картерет, почти незаметный в тени округлой фигуры и объемной шляпы своей супруги.

– Мы так рады вас видеть, – говорил он, и его губы кривились в типичном для него намеке на улыбку. – Венеция теперь так опустела, все поумирали или разъехались – дорогие Гогенло, и леди Малкольм, и миссис Фронтишам, – так что некому было вас встретить, увы!