Ночные страхи

И в течение нескольких минут вводили еще пятерых гостей с самыми громкими именами. Они оглядывались по сторонам – невозможно было не оглядываться: все в городе знали, как много Картереты вложили в свой дом, – и следовали за миссис Картерет и ее бледно-голубым шелковым жабо (оно защищало ее от жары или холода?) в столовую, где для начала им предлагали аперитивы. Порции были мизерными, но сам коктейль, право же, изумительным, и как-то раз я спросил у мистера Картерета рецепт. Он выдержал достаточно долгую паузу, чтобы я почувствовал, что допустил gaffe[110], а затем сказал:

– Пожалуйста, не обижайтесь, но я думаю, люди могли бы… могли бы пойти разговоры, если бы два англичанина в Венеции подавали один и тот же коктейль. Ох, ну-ну-ну-ну-ну!

Мне пришлось удовольствоваться этим ответом – вкупе с коктейлем, – хотя англичанином мистер Картерет стал совсем недавно, сменив гражданство по сугубо личным причинам, а жена последовала его примеру.

Все комнаты в доме имели низкие для венецианских интерьеров потолки, но в столовой Картеретов потолок был украшен фресками Тьеполо, на которые невозможно было не смотреть – так низко они нависали над головами. На фресках изображалось чье-то прославление – возможно, предвидение миссис Картерет? – с ликующими ангелами, святыми и putti[111].

Миссис Картерет не нравилось, когда кто-то делал восторженное замечание насчет потолка, как не нравилось ей и отсутствие таких замечаний. Ей вообще было трудно угодить.

Блюда сменялись одно за другим, еда была превосходной, обслуживание – выше всяких похвал. Но под конец миссис Картерет могла заметить:

– Боюсь, угощение у нас довольно скромное… Поварихе нездоровится, с ней такое бывает… ужасно досадно… так что приходится полагаться на кухарку.

Вероятно, в этом проявлялось несколько нездоровое и неосознанное желание Анны (урожденной Ханны) держать планку повыше, чего бы она ни касалась, и этим объяснялось ее столь критичное отношение к миру. Живя в своей башне из слоновой кости, она могла себе это позволить – во всех смыслах. Такой-то был зауряден (она не боялась использовать это слово), такая-то была дурой, такой-то – уродом, такая-то не говорила по-французски, и, самое страшное, такой-то не был ей рекомендован.

Анафема! Долой их, и пусть мир станет чище, по понятиям Картеретов. В провинциальной Венеции (хотя миссис Картерет не считала ее таковой) ей было проще дать окружающим почувствовать свою значимость, чем в европейских столицах. Так, когда одна хорошо известная пара, имевшая неофициальные отношения, но получившая рекомендательное письмо к миссис Картерет, осведомилась, в какой день ей будет удобно их принять, она ответила: «Ни в какой».

Она могла дать по носу кому угодно (возможно, вам тоже досталось бы), кроме нескольких личностей, удовлетворявших ее строгим критериям того, что есть comme il faut[112], но даже эти немногие могли запросто впасть в немилость. Мне вспоминается такой случай. Одна знакомая, имевшая все основания наслаждаться обществом миссис Картерет, появилась за ужином в платье несколько decollete[113] (сейчас его бы таким не назвали), и миссис Картерет – суровая туча омрачила пересеченную местность ее лица – встала и попросила гостью накинуть шаль. Больше ее не принимали, как бы ей этого ни хотелось.

Приемы, приемы! Сама миссис Картерет вначале была последовательницей иудаизма, затем перешла в англиканство и наконец сделалась прихожанкой Римско-католической церкви. Столько конфессий приняли ее в свои ряды, и это ей весьма льстило. В ближайшем будущем больше никаких приемов не предвиделось, за исключением приема у Папы.

А тем временем она играла роль радушной хозяйки, принимавшей гостей, будучи на деле живым камнем преткновения.

«Procul. О procul este, profani»[114].

Непосвященных плебеев сюда не пускали – им не дано было достичь тех высот посвящения, каких достигла она.

Она поднималась на ноги – с заметным усилием, нисколько не напоминая Венеру, выходящую из пенных волн, – и говорила, опираясь на хрупкую руку мужа:

– Кофе мы пьем в гостиной.

Гостиная стоила того, чтобы на нее посмотреть, – это была самая красивая комната в доме и, по мнению многих, во всей Венеции. Она простиралась на всю ширину здания и выходила с одной стороны на длинный серповидный изгиб Фондамента-Нуове, со стройной кампанилой[115] церкви Сан-Франческо-делла-Винья посередине, а с другой – на Лагуна Морта, с печальным, но восхитительным кладбищем Сан-Микеле, и Мурано с Бурано где-то вдалеке.

– У вас стынет кофе, – говорила миссис Картерет гостям, прижимавшим носы к окнам.

При этих словах они поворачивались лицом к комнате, выкрашенной голубой краской неописуемого оттенка, одновременно темной и светлой, как переменчивая синева итальянских небес, идеально оттенявшей изысканные гобелены и китайские драпировки на стенах.

Иногда, когда кофе и ликеры уже были допиты, миссис Картерет говорила:

– Не желаете ли прогуляться по саду?