Ночные страхи

Никакая рыбешка не была слишком мелкой или слишком крупной для всеобъемлющего осуждения миссис Картерет. Объяснялась ли такая установка неким глубоко запрятанным комплексом неполноценности – как знать? К этому вроде бы не было оснований: Филькенштайны стали первой еврейской семьей, принятой в нью-йоркское общество, и фамилия Картера была хорошо известна и уважаема в Новой Англии, пока он не добавил к ней «ет».

В чем бы ни заключалась причина, Анна Картерет обожала указывать людям их место. Говорили, что ее муж, с его визгливым смехом и тщедушной фигуркой, вдвое меньше супруги, умел вести по-настоящему серьезные дела; возможно, это он купил палаццо, во всяком случае, украсил его точно он. У нее был острый ум, образование и личное обаяние, у него – вкус и талант, а возможно, и несгибаемая сила воли за хрупким фасадом, украшенным огромными седыми усами. «У мужчины определенно должны быть усы». Возможно, усы были тайным знаком власти.

Но для случайного наблюдателя, малознакомого с Картеретами, главой этой семьи выступала она, миссис Картерет, и уж точно она решала, кого следует или не следует принять.

«Принять». Это слово было одним из самых весомых в ее лексиконе. Оно подразумевало как моральное, так и общественное значение, хотя миссис Картерет делала послабление для некоторых знатных личностей, причем не только для особ королевской крови, но и для знаменитостей вроде д'Аннунцио[120]. «Он похож на паука», – как-то сказала она, вздрогнув всем телом, насколько это было возможно при ее внушительной комплекции, и задрала нос к потолку. Но тем не менее она его приняла.

Другим везло меньше. У нее был старый знакомый, имевший дом в Венеции, куда наезжал временами, и его общественное положение было безупречным как в Англии, так и в Венеции – строго говоря, в отношении родословной он стоял гораздо выше ее. Но у них случилась размолвка – не помню, в чем было дело, – из-за какого-то пустяка, и некоторое время они не общались. Когда же он решил пойти на примирение (надо заметить, он был не моложе ее), он написал ей, спросив разрешения нанести визит в определенный день. Она ответила, что, к ее величайшему сожалению, именно в этот день она «организует» детский праздник и у нее не найдется ни одного лишнего стула. Трудно было вообразить, чтобы она хотя бы разговаривала с ребенком, не говоря о том, чтобы развлекать детей.

Для сэра Рональда – который хорошо знал ее дом и то, что миссис Картерет никогда не стала бы устраивать детский праздник, поскольку не знала никаких детей, а даже если бы решилась на что-то подобное, в палаццо все равно нашлось бы не меньше сотни лишних стульев, – это было оскорблением. Но он не стал ей возражать, как не возражал почти никто, поскольку все ее боялись. Я могу вас обрадовать, сообщив, что впоследствии они помирились.

Мне также случилось, после нескольких лет счастливой дружбы с миссис Картерет, попасть к ней в немилость. Я сам был виноват и должен был это предвидеть. Ко мне в Венецию приехали погостить родители, и я подумал, что им надо увидеть одну из наименее известных, но наиболее прекрасных достопримечательностей города – палаццо Контарини-дальМоло.

Мне надо было предвидеть, что мои родители не представляют ни малейшего интереса для мистера и миссис Картерет – ни в общественном, ни в родословном, ни в светском отношении.

Миссис Картерет весьма любезно пригласила нас на обед и даже пожаловала вместе с мужем на обед к нам, в наш скромный палаццино. Родители гостили у меня три недели, и ближе к концу этого срока я подумал, что элементарная вежливость требует нанести мадам Картерет прощальный визит – не visite de digestion[121], а просто заглянуть к ней в знак благодарности за то, что она нас приняла.

Я обратился к ней с этой просьбой, предложив выбрать день более чем за неделю, но мне перезвонили от миссис Картерет и сообщили, что она очень сожалеет, но не сможет нас принять, поскольку сад весь промок.

Следовало ли понимать так, что сад не высохнет через неделю? И каким образом его влажность была связана с моим обращением, не имевшим к саду никакого отношения?

(A propos[122], миссис Картерет иногда жаловалась, что гости приходят к ней только затем, чтобы увидеть ее сад, или, наоборот, что гости не желают осматривать сад (Палладио? Сансовино?), который являлся одним из сокровищ Венеции.)

Меня оскорбил ее отказ во второй раз принять моих родителей на таком нелепом, псевдометеорологическом основании, но мне следовало бы лучше знать ее характер, так что это была в большей степени моя вина.

Возможно, дело было в нездоровом и неосознанном желании Анны (Ханны) соответствовать неким стандартам, что заставляло ее смотреть на мир столь критично. Живя в своей башне из слоновой кости, она могла себе это позволить, во всех смыслах.