Ночные страхи

Среди тех, кто ежегодно навещал палаццо Контарини-даль-Моло, была одна гостья, никогда не вызывавшая нареканий миссис Картерет, – княгиня Икс, родом из далекой восточноевропейской страны. Для миссис Картерет княгиня Икс была непогрешима. Каждый раз в начале осени я слышал: «К нам приедет погостить одна интересная особа. Надеюсь, вы будете здесь». Имени «интересной особы» мне никогда не называли, но я понимал, о ком идет речь. Ее визиты в палаццо Контарини-даль-Моло были краткими, но к ним серьезно готовились и ждали их с нетерпением. Когда все необходимые приготовления завершались и княгиня наконец прибывала, она позволяла себе много такого, чего миссис Картерет не потерпела бы ни от кого другого.

К каждой трапезе княгиня являлась с получасовым опозданием. Опозданий миссис Картерет не терпела и иногда говорила припозднившемуся гостю: «Уж лучше никогда, чем поздно», – но только не княгине Икс, чьи опоздания были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание. Со своими знаменитыми изумрудами и увядающей красотой она входила в переднюю, рассеянно оглядываясь, словно время не имело для нее значения, и миссис Картерет поднималась на ноги (с недюжинным усилием, тогда как ее сухопарый муж вскакивал живо и бодро), чтобы ее поприветствовать.

– Дорогая княгиня!

Это было в середине и конце тридцатых, перед Абиссинской войной и санкциями, из-за которых отношения между нашими странами еще более осложнились. Мистер и миссис Картерет, помимо того, что были по рождению американцами, были еще и достаточно пожилыми, чтобы не принимать участия в этом конфликте: их мало заботили возможные последствия, если они не касались их лично, не вторгались на их безмятежный и прекрасный полуостров. Если Картереты кого и поддерживали, так это Муссолини, который защищал то, что было им дорого. Но другим англо-американцам в Венеции повезло меньше, и по мере приближения рокового года они покидали город, как покинул его и я.

Что в точности случилось с Картеретами, когда объявили войну, мне неизвестно. Я кое-что слышал, вернувшись в Венецию спустя много лет. Мистер Картерет перебрался на юг Франции, где и умер, отписав круглую сумму союзникам. Анна к тому времени уже отошла в мир иной – вероятно, она скончалась в первый год войны, если не раньше. Мы переписывались, пока письма не перестали доходить. Наша хрупкая дружба потонула во вселенском катаклизме.

Вернувшись в Венецию после войны, я заметил серьезные изменения: палаццо Контарини-даль-Моло перешел в другие руки, совсем непохожие, как мне казалось, на руки прежних владельцев. Его купили suore[124] (монахини Санта-Кьяры, благородной и суровой сестринской общины), и разве могло быть что-либо более чуждое его теперешнему положению и назначению в глазах мира, нежели времена, когда им владели Картереты? Этот мир и тот мир не могли бы составить более разительный контраст. Единственное сходство между его нынешними и прежними владельцами состояло в том, что получить приглашение было одинаково трудно. Монахини, согласно уставу своей прославленной настоятельницы, не могли видеться с мирянами. Тем, кто хотел посетить обитель, требовались особые полномочия, так сказать, религиозный допуск. При Картеретах получить приглашение было не легче, но как же тогдашние препятствия отличались от нынешних! Тогда они были исключительно социальными, теперь – исключительно духовными.

Но я, revenant[125], шагал вдоль северной окраины Венеции, мимо Мадонны-дель-Орто с ее чудесными работами Тинторетто, мимо Сакко-делла-Мизерикордиа – гондольеры ненавидят ее в плохую погоду – и глядел вниз, на длинный изгиб Фондамента-Нуове, такой прекрасный и хмурый, а затем вверх, на закрытые ставнями окна палаццо, и думал: можно ли быть уверенным, что Анна и Джеймс Картерет были бы против того, чтобы дорогой их сердцу дом занимали монахини?

Вправду ли они ценили все то, что порицали монахини: материальные ценности и снобизм, а также искусство и литературу, то есть ценности эстетические, которые они никогда не переставали поддерживать и прославлять?

Глядя вверх, на невыразительный фасад дворца, я думал о том, что больше уже никогда, даже если бы suore согласились меня принять, я не пройдусь по его комнатам, где прежде царила утонченная красота, а теперь располагались опочивальни, трапезные, туалеты и т. д. и т. п.

Анна Картерет, урожденная Филькенштайн, была еврейкой. Приехав в Венецию, она стала англиканской протестанткой, через некоторое время ее приняли в лоно Римско-католической церкви. Ее муж с небольшой задержкой – non lungo intervallo – повторил эти религиозные превращения. Для англиканской церкви в Венеции, которой Картереты передали в дар бронзовые двери, их переход в католичество стал настоящим горем.