Ночные страхи

По словам Антонио, в десять часов вечера раздался звонок в дверь, и если бы не тревога за синьору (так он сказал), то в это время он уже был бы в постели. Шел ноябрь, разыгралась буря, северный ветер, bara, дул с почти ураганной силой. Стихии осаждали дворец Картеретов, едва ли бы какой-нибудь гондольер или сандольер, гребец рабочей морской лодки, решился пройти вдоль Сакко-делла-Мизерикордиа, где ветер бушевал, точно в воронке. В такую жуткую ночь (una notte cosi cattiva[127]) достичь дворца можно было только пешком, и кто захотел бы прийти в такое время, кроме врача?

Антонио настороженно подошел к двери и с трудом ее открыл – ветер был готов свалить его с ног и сорвать дверь с петель. Не успел Антонио спросить, кто это явился и по какому делу, как незнакомец прошмыгнул внутрь. На нем был замызганный плащ и красная кепка, какие носят матросы и рыбаки, и он, очевидно, промок до нитки – с него вмиг натекла лужа воды.

– Cosa vuole? – спросил Антонио. – Чего надо?

Пришелец, по лицу которого все еще текла вода, сказал:

– Я хочу видеть синьору.

– Боюсь, что нельзя, – ответил Антонио, ведь он был рослым и крепким. – E impossibile[128]. La signora больна – è molto ammalata[129] – и никого не принимает.

– И все же, – настаивал пришелец, перестав дрожать, – думаю, меня она примет.

Антонио окинул взглядом вздорного человечка, чье убогое одеяние продолжало сочиться водой, и в нем проснулось сострадание, не чуждое большинству итальянцев. Но что он мог поделать? Ему на ум пришла идея.

– Rimanga qui[130], – сказал он, указывая на комнату гондольеров, где я так часто переодевался, чтобы предстать в приличном виде перед миссис Картерет после моих потогонных вылазок в лагуну. – Оставайтесь здесь, а я одолжу вам сухую одежду и высушу вашу, – добавил он. – Можете здесь переночевать, и никому не надо об этом знать. – Он втолкнул незнакомца в комнату гондольеров. – Rimanga qui, – повторил он, – но мне придется вас запереть.

Но человек продолжал упорствовать:

– Нет, я хочу видеть синьору. У меня назначено.

– Назначено? – удивился Антонио. – Но синьора никого не принимает, она слишком больна. И in ogni caso – в любом случае – она никого не принимает без письменной рекомендации. Вы ее знаете? – спросил он, внезапно подумав, не может ли это вымокшее создание быть старым другом синьоры (разве не всякий может опуститься?), ведь тогда ему, Антонио, не поздоровится, если он его выпроводит.

– Вы ее знаете? – повторил он. – Вы с ней знакомы? Как ваше имя?

– Мое имя? – переспросил человек. – Non importa. Неважно. Она увидит меня и узнает.

Что было дальше, я толком не понял. Очевидно, Антонио втолкнул незваного гостя в комнату гондольеров, запер за ним дверь и пошел наверх, чтобы посоветоваться с Марией, которая перебралась в комнату рядом со спальней миссис Картерет и почти не смыкала глаз по ночам с тех пор, как хозяйка слегла.

Он объяснил Марии ситуацию:

– Ma è brutto, sporco, e tutto bagnato. Он страшный, грязный и весь промок.

– Non si puo, – согласилась Мария. – Она не сможет его принять. Но если она услышит – она все слышит, – что кто-то хотел ее видеть, а его не пустили, здоровая или больная, она жутко рассердится.

Из соседней комнаты донесся кашель.

– Она не спит, – сказала Мария. – Я схожу к ней, проверю… é il mia dovere – это мой долг – и скажу, что ее хотят видеть.

Она постучалась и вошла в спальню, великолепную, роскошную спальню, где на восхитительной кровати с балдахином возлежала внушительная, хотя чуть ссохшаяся от болезни фигура миссис Картерет.

– Cosa vuole? – спросила та с недовольством больного человека, хотя Марию она любила. – Чего тебе? Я только-только начала засыпать. Я думала о синьоре – не bon Dieu[131], – уточнила она, крутя головой на подушках, поскольку «синьором» называли также Бога, – о синьоре Джакомо, уехавшем в Рим с визитом к Папе.

Мария, как умела, объяснила, зачем побеспокоила хозяйку.

– Как его зовут?

– Он не назвался. Он сказал Антонио, что вы его узнаете, как только увидите.

– Есть у него рекомендательное письмо? – спросила миссис Картерет, мыслями пребывая в прежних, более счастливых днях.

– Нет, синьора, è proprio un lazzarone – он настоящий пройдоха, – вы бы не захотели с таким увидеться.

– А ты его видела, Мария?

– Нет, синьора. Антонио запер его в комнате гондольеров.

– Скажи ему, Мария, кем бы он ни был, что я никак не смогу его принять. Я очень больна. – Она повернула усталую голову на пышных подушках и закрыла глаза. Как мало в ней осталось от миссис Картерет прежних дней – жалкое подобие, газетная карикатура!

Мария передала ее слова Антонио:

– Она не сможет его принять.