Ночные страхи

– Ну, еще бы, – хмуро проговорил Антонио. – Но мы должны были ей доложить: она так привередлива в подобных делах, а он мог оказаться ее старым приятелем, chissa? Как знать? А может, это вор. Так или иначе, он был в жутком состоянии, и я дал ему сухую одежду и запер. Утром выпущу.

Едва он это сказал, как дверь – вообще-то двери там не было, покои миссис Картерет (мистер Картерет занимал другую часть дворца) отделяли от хозяйственных помещений только портьеры удивительной красоты – открылась, и перед ними предстал пришелец, все такой же страшный, грязный и мокрый. Мария с Антонио растерянно переглянулись.

– Я хочу видеть синьору, – сказал он.

Первым пришел в себя Антонио.

– Нельзя, – сказал он. – La signora очень больна и никого не принимает. Уходите, откуда пришли. – И он взял пришельца за плечи, собираясь вытолкать прочь.

Так он мне рассказывал. Мария была слишком напугана, чтобы что-то запомнить, но ей показалось, что рука Антонио сомкнулась на чем-то, что отшатнулось, не сдвинувшись с места, и исчезло за закрытой дверью спальни миссис Картерет.

Что было дальше? Здравый ум – редкое качество, а Антонио с Марией лишились последних его остатков. Они припали ушами к двери, и вот что они услышали.

– Chizze? – «Кто это?» – прозвучал вопрос на венецианском диалекте.

Слуги были ошарашены, поскольку даже не думали, что миссис Картерет знает их диалект, хотя она знала множество языков.

Голос был глубоким, непохожим на ее голос. Кто кого спрашивал, было неясно. Следующие слова оказались понятнее:

– Кто вы? У вас есть рекомендательное письмо? Я больна и никого не принимаю без рекомендации. Мой муж в отъезде – его принимает святой отец, – и мне непонятно, почему вас впустили мои domestici[132]. Пожалуйста, уходите немедленно, пока я вас не вышвырнула. – Ее голос, неожиданно сильный, внезапно ослаб. – Кто вы такой?

Двое за дверью затаили дыхание в ожидании ответа.

Незнакомец ответил с акцентом, им неизвестным:

– Мне не нужны рекомендации, синьора. Я человек простой, un uomo del popolo, из народа, но рано или поздно я знакомлюсь со всеми. Под конец каждый должен меня принять, и вы тоже.

– Должна? Я не знаю такого слова – non conosco quella parola, – я принимаю, кого хочу, а вас не хочу. – Ее голос ослаб, но слуги услышали ее слова: – Как ваше имя?

Ответ они не расслышали, поскольку загадочный незнакомец произнес его шепотом, возможно, наклонившись к синьоре, и тишину пронзил крик, слишком слабый, чтобы назвать его воплем.

Услышав это, Антонио налег плечом на дверь, оказавшуюся запертой, и ворвался в комнату. Электрический свет, погасший из-за бури, вновь включился и резал глаза, пришельца нигде не было видно, а миссис Картерет лежала, закинув голову на подушках. Она заснула или?…

Они перекрестились, и Мария закрыла хозяйке глаза. Отойдя от ее кровати, она заметила грязные, мокрые следы на полу.

– Я это вытру, – сказала она. – La signora такого не терпела. Vadi giù[133], – добавила она, – спустись в комнату гондольеров и проверь, там ли этот человек.

Держа ключ в руке, все еще бледный от страха Антонио спустился в комнату, в которой я так часто совершал омовения после лагуны. Вернувшись, он сказал:

– No, non c'é nessuno.

Там никого нет.

Подъем! Бегом марш! [134]

Филип Осгуд купил этот дом в Уэст-Кантри сразу после Второй мировой войны, в 1946-м, если точнее. Для него стало плюсом, что дом стоял на реке – обычно неспешной, но глубокой и подверженной внезапным паводкам, когда за считаные часы вода поднималась на восемь футов[135], заливала сад, но никогда не доходила до дома. Сам дом был довольно большим, построенным в стиле эпохи Регентства с некоторыми более поздними добавлениями. Он много лет противостоял наводнениям, и его ни разу не залило – вот почему, когда Филип увидел, как вода оккупирует сад, затопляя садовую стену и даже отчасти лужайку у дома (где иногда плавали лебеди), он не стал беспокоиться понапрасну, поскольку дом стоял на холме вне досягаемости потенциального наводнения.

Филипу сразу понравился этот дом, и не только из-за его расположения и чудесного вида на реку и окрестные луга, но еще и потому, что в дальнем уголке сада располагался лодочный сарай, а он любил лодочные прогулки и был довольно умелым гребцом. Иногда он предлагал гостям, которые у него появлялись нечасто (ибо кто в наше время умеет развлечь гостей?), прокатиться на лодке, легком двухвесельном ялике с подвижным сиденьем. В лодку легко помещался один пассажир, но этому пассажиру приходилось сидеть неподвижно – неподвижно в прямом смысле слова: не дергать ногой, не трясти головой, иначе ялик мог перевернуться.