Ночные страхи

Помимо явной неустойчивости на ходу лодка еще с пугающей скоростью набирала воду, так что пассажир – или пассажирка – сидел по щиколотку в воде и при этом старательно делал вид, что прогулка доставляет ему несказанное удовольствие. Впрочем, речные пейзажи действительно были весьма живописны, что служило хорошим предлогом (помимо собственного эгоизма Филипа) для заманивания друзей в лодку.

И вот однажды предательское суденышко все-таки перевернулось (к счастью, без пассажира), и Филип оказался в воде. Будучи опытным, пусть и не очень хорошим пловцом, он не стал беспокоиться понапрасну.

Хотя был март и вода была холодновата – да и одежда Филипа, кожаная куртка и прочая полярная экипировка, явно не предназначалась для свободного плавания, – он подумал: «Я схвачусь за лодку и отбуксирую ее к сараю».

Увы, он не учел скорость течения реки, разлившейся после недавних дождей, и уже очень скоро ему стало ясно, что это не он буксирует лодку к сараю, а лодка тянет его за собой вниз по течению к плотине, где бог знает что может случиться.

Он тут же отпустил лодку, так сказать, на произвол судьбы, и после некоторой борьбы – все-таки он был уже староват для таких приключений – добрался до пристани у лодочного сарая, единственного места, где мог спокойно выбраться на сушу, не рискуя свалиться обратно в воду: уж больно высокими и крутыми были здешние берега. Промокший насквозь, он пошел к себе в спальню переодеваться.

Это случилось в тот самый день, когда к нему прибыл новый камердинер, по совместительству – шофер и повар. Он никогда раньше не служил в частном доме (он занимался совсем другим), и это была его первая ночь в доме Филипа. Его комната располагалась прямо напротив хозяйской спальни, чему Филип был только рад. Как стареющий ипохондрик, он любил, чтобы рядом был кто-то, кого можно позвать, и он сразу придет.

Приключение на реке не имело последствий – никакой пневмонии, никакого бронхита, по крайней мере на данный момент, – но кто знает, что будет потом? И Филип вдруг подумал, что, может быть, дом, который все двадцать с лишним лет оставался уютным, приветливым и дружелюбным, внезапно проникся к нему неприязнью.

Следующим утром, когда новый камердинер пришел к нему в спальню с чайником ровно в восемь часов, Филип полюбопытствовал, чисто из вежливости:

– Хорошо ли вы спали сегодня ночью, Альфред?

– Ох, сэр, – ответил Альфред, который, как многие слуги того времени, прежде служил в армии, – я всю ночь не сомкнул глаз. – Его голос звучал вполне бодро и даже весело.

Филип, сам страдавший бессонницей, искренне огорчился.

– Надеюсь, у вас удобная постель?

– Да, сэр. Удобнее некуда.

– Я рад это слышать. Но, может быть, вы из тех людей – я сам из таких, – кому плохо спится на новом месте?

– Нет, сэр, обычно я сплю, как бревно. Я могу спать где угодно, даже на бельевой веревке со свайкой[136] вместо подушки.

Филип не знал, что такое свайка, но можно было предположить, что это не самое удобное подголовье.

– Мне очень жаль, – пробормотал он, озадаченно хмурясь. – Но что же мешало вам спать?

– Шум снаружи, сэр.

Филип сел на постели и машинально прислушался, но не услышал никакого необычного шума. Одной стороной дом выходил на шоссе, довольно оживленное днем и не самое тихое ночью, другой стороной – как раз той, где была спальня Филипа, – на большой луг, примыкавший к железной дороге – магистральной дороге из Лондона. Филип, частенько мучимый бессонницей, давно привык к шуму ночных поездов: на самом деле, их шум нисколько ему не мешал. Даже, наоборот, убаюкивал. Поездов было три: в час пятьдесят, в два двадцать и в три сорок пять. Они его не возмущали. Он их приветствовал, как старых друзей: они поддерживали его связь с внешним миром.

Альфред стоял рядом с его кроватью, держа чайник в руке.

– Налить вам чаю, сэр?

– Да, Альфред, пожалуйста. А что за шум?

Альфред сосредоточенно наливал чай в чашку.

– Просто шум, сэр. Просто шум.

Альфред (для друзей просто Альф) подал Филипу домашнюю куртку.

– Да, но какой именно шум?

– Даже не знаю, как описать, сэр. Сначала как будто был топот на лестнице, довольно громкий, потом раздался командный голос… такой, знаете ли, сержантский… «Подъем! Бегом марш! Подъем! Бегом марш! Подъем! Бегом марш!»

– И что было потом?

– Ничего, сэр. Топот затих, и в комнату проник странный запах. То ли водорослей, то ли мокрой травы. Я не стал обращать на него внимания, а потом сразу уснул.

Озадаченный, Филип размышлял об услышанном. Мог ли Альфред, или Альф, знать, что во время войны – Второй мировой войны – здесь, в этом доме, размещалось армейское подразделение? Ему могли рассказать. Допустим, садовник и его жена, жившие в доме. Они могли сказать Альфреду, если сами об этом знали. Но было ли у них время переговорить? Ведь Альфред приехал только вчера ближе к вечеру.

И что все это значит? Топот ног на голой лестнице (когда здесь расквартировали военных, все ковры, разумеется, сняли), троекратный приказ: «Подъем! Бегом марш!» И еще запах мокрой травы.