Ночные страхи

Эрнест медленно опустил голову и подался вперед. Но он не предусмотрел способности врага к подражанию. Загадочный имитатор тоже опустил голову, подался вперед и почти прижался лицом к лицу Эрнеста, так что их разделяло три дюйма, не больше. В таком положении это лицо как будто лишилось всех черт и превратилось в безликий овал, тускло светящийся в темноте. Что-то начало проявляться в этой текучей, почти жидкой форме. Эрнест не стал ждать, когда оно оформится окончательно, явив ему новый облик, очертания которого уже почти различались, словно прорисованные в воздухе, но еще не врезались в плоть.

Теперь он стоял на карнизе башни, держась за ложную бойницу. Предположим, человек задумал совершить убийство, – станет ли он волноваться о риске для собственной жизни? Разве такая решимость не придаст ему хладнокровия, так что все сразу станет легко и просто? Как было просто ему, Эрнесту, когда он стоял – лет десять назад – на этом скользком каменном козырьке и обнаружил, после трех неудачных попыток, единственное слабое место особняка – окно каморки.

Потея и отдуваясь, он дотянулся до окна и приник к колонне, выгнув колесом натруженную спину. Но его прозорливый мучитель его опередил. Лицо его не изменилось. Это было лицо Эрнеста, искаженное ненавистью. Это было лицо убийцы.

Ровно в половине седьмого, в первом утреннем свете, миссис Плэйворд вошла в открытые ворота усадьбы «Ковальня». «Боже святый, – подумала она. – Как же я попаду в дом, если горничные в отъезде, а молодой джентльмен еще спит?» Миссис Плэйворд одолевало весьма неприятное чувство, что она зря проделала такой путь. «Как-никак, а я уже не такая молоденькая, как раньше», – сказала она себе. Но раз уж она уже здесь, все-таки стоило убедиться, что все двери заперты. К ее изумлению, парадная дверь открылась как будто сама собой.

– Как же так?! – воскликнула миссис Плэйворд. – Он всегда был таким предусмотрительным, так опасался грабителей! – Она тяжело вздохнула и пробормотала себе под нос: – Ну, тогда, значит, сразу за дело. Где одна ступенька, там и все восемьдесят.

Собрав принадлежности своей профессии, она принялась взбираться по спиральной лестнице, ведущей в каморку на самом верху. Зрение у нее было слабое, что она нередко подчеркивала в тех случаях, когда наниматели пеняли ей за явное небрежение. Свет на лестницу падал из пары бойниц, располагавшихся в глубоких нишах. У второй из них миссис Плэйворд остановилась, отчасти чтобы перевести дух, а также чтобы дать отдых глазам – их пришлось напрягать, вглядываясь в полумрак башни. Подавшись вперед, она различила внизу дорогу.

– Ну и ну, – пробормотала она, – неужели Полкин вчера приходил и обронил на дорожке свое пальто? Оно что, так тут и лежало всю ночь?! Хорошее, черное пальто, которое, как он говорил, ему обещал мистер Эрнест. Некоторым все легко достается, вот они и не ценят.

Тяжело дыша, она продолжила подъем. В каморке царил кавардак: сундуки, картонные коробки, газовые горелки, каминные экраны, ненужная мебель – все свалено в кучу, и на всем лежит пыль. Миссис Плэйворд лишь мельком взглянула на этот ужас, потому что ее внимание привлекла одна странность. Окно было настежь открыто.

Она подошла к нему. Прямо под окном стоял большой черный сундук с плоским верхом, и в пыли, покрывавшей его толстым слоем, виднелись четыре странные отметины. По две пары двух видов. Дальние, ближе к окну – отпечатки ладоней. Пальцы, смотрящие в комнату, раскорячились и неестественно вытянулись, а там, где кисть переходила в запястье, тянулся длинный бесформенный мазок. Напротив них, на расстоянии вытянутой руки, виднелись другие отметины. Поначалу миссис Плэйворд не поняла, что это было: два симметричных черных пятна с закругленными верхушками и тонким пыльным следом между ними. Возможно, отпечатки коленей? Миссис Плэйворд запаниковала и выскочила из коморки с криком:

– Мистер Эрнест, мистер Эрнест, там наверху что-то случилось!

Никто ей не ответил. Она принялась барабанить в дверь мистера Эрнеста, но он не отвечал. Она распахнула дверь и вошла, но в комнате никого не было.

Мысль [52]

Генри Гринстрим всегда с нетерпением ждал послеполуденной прогулки. Ею он делил день. В идеальном случае ее предваряла сиеста, и он просыпался новым утром, с фальшивым рассветом, впрочем, исполненным такого же неявного обещания, что и настоящий. Однако вот уже несколько недель послеобеденный сон бежал его кушетки: едва Генри Гринстрим приближался к блаженному бессознательному состоянию, как его разум заполняли мысли и образы, не считавшиеся с его волей и не дававшие ему покоя.

Тем не менее прогулка по-прежнему оставалась для него главным событием дня, пусть даже он выходил из дома слегка уставшим. Она – покой, удовольствие, раскрепощение. Час и двадцать пять минут он наслаждался свободой, словно птица в полете. Впечатления и ощущения омывали его нескончаемым потоком, ничего ему не навязывая, а если и требуя внимания, то лишь мимолетного. Милые, нежные голоса безучастно провозглашали гармонию между ним, Генри Гринстримом, и духом всего сущего.