Ночные страхи

– Пусть все будет видно, как есть, – сказал он. – Ненавижу этот полумрак.

Внезапная иллюминация как бы сорвала покровы с роскошной, застывшей в безмолвии комнаты, такой защищенной, такой безмятежной, такой незыблемой. Хозяин дома обвел пустым взглядом свои владения. Он теребил лацкан смокинга и настолько не владел собой, что каждый раз, задевая ткань раненым пальцем, всхлипывал, как ребенок. Его лицо, теперь хорошо освещенное, было искажено горем и болью. Среди всей этой изысканной роскоши он казался чужим и потерянным.

В библиотеке царила кромешная тьма. Хозяин дома вошел туда первым, и я мгновенно потерял его из виду и даже примерно не представлял, в какой он сейчас стороне и каково расстояние между нами. Я прижался спиной к стене и по счастливой случайности сразу наткнулся рукой на выключатель. Но его бесполезный щелчок лишь подчеркнул беспросветную темноту. Мне стало страшно, по-настоящему страшно. Это острое чувство тревоги было совсем не похоже на мои прежние опасения и дурные предчувствия. Внезапно я различил в тишине странный прерывистый шум, словно где-то капала вода, только в ударах капель явственно слышались согласные звуки. Это напоминало некий потусторонний, нечеловеческий шепот.

– Говорите громче, – воскликнул я, – если вы говорите со мной!

Однако мой раздраженный призыв не возымел никакого действия, словно я обращался к мертвым. Тревожный звук не утих, и теперь в нем возникла еще одна нота: мягкий губной шелест, будто кто-то украдкой облизывал губы. Неразборчивый, странный, даже не звук, а намек на звучание, и все-таки у меня было чувство, что, если прислушаться и подождать, в нем проявится артикуляция и смысл. Но я не мог больше терпеть эти тайные переговоры, и хотя звук исходил отовсюду, со всех сторон, я вслепую рванулся туда, где, как мне представлялось, должен был быть центр комнаты. Но я успел сделать лишь пару шагов. Потом наткнулся на кресло и грохнулся на пол, а когда поднялся, мне аккомпанировал уже понятный, знакомый звук. Раздвинулись шторы, и в лунном свете, пробившемся в комнату, я разглядел очертания мебели и определил свое собственное положение, в нескольких футах от двери. И увидел кое-что еще.

Но как хозяин раздвинул шторы, если я видел, что он сидит, расслабленно развалившись в большом мягком кресле, в сумрачном дальнем углу, куда не проникал лунный свет? Я напряг зрение. Странно, что он так расслаблен и так спокоен после всего произошедшего между нами, так невозмутимо глядит на меня, обернувшись через плечо, нет, не через плечо… Его голова была вывернута назад, лицом ко мне, а плечи смотрели вперед. Я подумал, что это, наверное, какой-то акробатический трюк – он освоил его, чтобы обескураживать своих друзей. Его голос раздался внезапно, и он шел не из кресла, а от окна.

– Теперь вы знаете.

– Что? – спросил я.

– Как я сорвал ноготь.

– Нет, – сказал я и солгал, потому что именно в это мгновение страх подсказал мне ответ.

– Я сорвал ноготь, когда душил свою жену!

Я кинулся к окну и как будто наткнулся на плотную стену из ледяного дождя и ветра. Оконная рама застонала, и створки распахнулись наружу, взорвались градом стеклянных осколков. Я все же пробился к окну, но опоздал. В шестидесяти футах внизу озверевшее море с ревом билось о скалы. Острые камни то поднимались над взбешенными волнами, то снова тонули в шипящей пене. Гигантские дуги соленых брызг вздымались к окну, словно влекомые ненасытным любопытством. Соленые капли горчили у меня на губах. Промокший до нитки, окоченевший от холода, я отвернулся. Тяжелые парчовые шторы яростно хлопали на ветру и взлетали вверх, к потолку, сквозь общий шум пробивались отдельные звуки, дробный грохот падающих предметов, стук картин, бьющихся о стены. Казалось, весь этот погодоустойчивый, звуконепроницаемый дом рушится в темноту, низвергается в ярость штормовой ночи… и на меня. Но не на меня одного. Миссис Сантандер так и сидела в своем мягком кресле.

Ночные страхи [56]

Угольная жаровня была достаточно элегантной, но ночной сторож не был – во всяком случае, осознанно – восприимчив к внешней красоте. Нет, он ценил жаровню прежде всего за тепло. Он никак не мог определить, одобряет ли он ее свет. Два дня назад, когда он только вышел на работу, свет ему не понравился: он слепил его, делал удобной мишенью, беспомощной и почти не способной к сопротивлению, сгущал окружающую темноту. Но сегодняшней ночью сторож с ним примирился: заручившись поддержкой его ясных угрюмых лучей, он обследовал свои владения – длинный узкий прямоугольник, отделенный от дороги рядом столбов, округлых и толстых, как флагштоки, и соединенных поверху свободно натянутой веревкой. Днем они казались всего лишь досадным препятствием, но в ночное время становились границей, почти оборонительным сооружением. На столбах висели сигнальные красные фонари, тускло светившиеся в темноте и придававшие ограждению сходство с баррикадой. Ночному сторожу казалось, что он охраняет крепость.