Нормальная история

– Шесть поросячьих окорочков-с под водочку изволили скушать! Очень любят-с их с хренком и сметанкой.

Смог бы современный журналист, например Сванидзе или Панюшкин, на завтрак съесть хотя бы три поросячьих окорочка? Что бы они смогли написать после этого? А Дорошевич преспокойно отправился в редакцию “Московского листка” писать по горячим следам свой очередной фельетон.

В доме Льва Николаевича Толстого в обычный день подавали обед из пяти блюд, что вызывало негодование хозяина, пахавшего и пилившего дрова с мужиками: “Вернулся домой, там лакей в белых перчатках… филеи, осетрина… невыносимо!”

Лев Николаевич просил готовить ему мужицкую еду: картофь печеную, грябы соленыя, шти, кашу. Но ел много, и от крестьянской еды у него частенько болел живот.

Как-то заметно много ела русская интеллигенция в конце XIX века. Помнится, в “Климе Самгине”, горьковском достаточно тенденциозном “романе-прощании” с интеллигенцией, все постоянно едят, пьют, закусывают, философствуют на пикниках за шашлыками, все дискуссии происходят в кабаках или за домашним застольем. Распутина ведь тоже отравили за столом. Накануне революций интеллигенция явно переедала.

Наедалась впрок? Или в последний раз?

А может, это род булимии? Есть, есть, есть, когда надвигается что-то страшное и неумолимое?

Жизнь на льду

В начале восьмидесятых годов звезда московского концептуализма художник Илья Кабаков написал достаточно неожиданную для себя и соратников по андеграунду статью, в которой попытался ответить на загадочный, почти сакраментальный вопрос: почему советские побеждают в хоккее и проигрывают в футболе? Он объяснил это парадоксальным сравнением хоккейной площадки с подворотней, где по вечерам собиралась шпана, чтобы подраться с соседскими ребятами. По его мнению, советские хоккеисты, в прошлом ребята дворовые, аккумулировали энергию тесноты, ограниченного пространства, коллективной злобы и возможности быстро сливаться в единый, мобильный и агрессивный организм. Именно энергия этого единого агрессивного организма и делала советский хоккей непобедимым. Просторное же футбольное поле разобщало советскую шпану, разделяло ее, она переставала быть единым организмом, распадаясь на отдельные личности, на советских людей, боящихся персональной ответственности, они суетились на поле, спихивая мяч друг другу, подобно чиновникам, спихивающим друг другу невыгодные дела, и проигрывали.

Андеграунд статью одобрил. В принципе, все были согласны, что в футбол мы проигрываем из-за подавления в СССР личностного начала, а в хоккей выигрываем благодаря агрессивному коллективизму.

С нашим футболом все ясно, но вот хоккей… Мне кажется, проблема здесь не в энергии подворотни, даже не в коллективизме, а несколько в другом. Есть еще один вид спорта, в котором мы десятилетиями вечные чемпионы мира: фигурное катание. И хоккей, и фигурное катание происходят на льду. В этом вопросе сие и есть самое важное. Фигурное катание, игра на льду – это и есть образ и смысл русской жизни. Ибо что наша жизнь, как не зигзаги на льду? И это связано вовсе не с климатом. Норвегия, Финляндия, Канада, Исландия тоже северные страны с морозными зимами, однако их спортсмены не добились таких результатов, как российские и советские фигуристы.

Русская жизнь скользкая. Мы рождаемся на метафизическом льду неустойчивой, непредсказуемой русской жизни. Скользим, ногами пробуя и познавая природу этого необычного места. Европеец стоит на земле, мы стоим на льду. Понимаем, что здесь опереться можно только на себя, на собственное внутреннее равновесие. Под нами – лед, скользкий, холодный, ненадежный. Но по нему можно скользить. Падаем, разбивая носы и получая синяки, нелепо машем руками, поддерживая себя. Едем, едем, потихоньку, вихляя ногами. Но потом все-таки обретаем некий жизненный опыт скольжения. Начинаем получать от этого удовольствие. Каждый разучивает свой танец: кто ходит вприсядку, кто крутится волчком, кто умело изображает пьяного на льду, кто лихо прыгает тройным акселем, кто тихо, пингвинообразно катит от рождения до самой смерти, а кто просто стоит на месте, вперившись в лед. Приглядываемся: лед наш местами чудовищно толст, местами зловеще тонок. И эти места надо знать. Надо уметь их объехать или перепрыгнуть в пируэте, сохранив улыбку на лице. Под этим льдом различимы обитатели хтонических русских глубин, реликтовые создания прошлых веков и поколения только что провалившихся. Все они смотрят на нас сквозь ледяную корку: кто лукаво, кто величественно, кто с испугом, кто с улыбкой, кто с ужасом. Они на многое намекают. Некоторые примерзли снизу, разинув рты в вечном ледяном крике…

Но можно ведь особо и не приглядываться, а просто бодро катить вперед под Первый концерт Чайковского, перепрыгивая через полыньи.