Нормальная история

Вообще, Пригов раздражал. И не всегда реакция на это была положительная. “Как можно слагать стихи про милиционера?” – спросила раз одна дама с ахматовско-цветаевской челкой. “Взбесившийся компьютер!” – качал головой Илья Кабаков на первом чтении Пригова. Потом он влюбился в Дмитрия Александровича на всю жизнь. “Шутовство, обезьянничество…” – бормотал иногда строгий Булатов. “У Димы много мусора, зачем он так много пишет?” – пожимал узкими плечами Некрасов. “Пригов неряшлив”, – почесывал косматую бороду Кривулин. Но неряшливым в письме был и Достоевский. Когда творец отворяет золотую жилу и живое жидкое золото бьет фонтаном, а творцу остается лишь одно – стать краном, трубой, пропустив через себя огненную, переливающуюся радугами струю, то не остается времени на сосредоточенную отделку и шлифование. Через Пригова перло. И так сильно и напористо, что он не мог и минуты усидеть на месте. Он был неусидчив. И, прихрамывая, слегка подпрыгивал на ходу. Подпрыгивающей походкой Пригов двигался по жизни, творя свою Вселенную. “Куда вы торопитесь?” – спрашивали его. Но он торопился не куда-то, а творить новые и новые миры.

Приговская ирония уникальна. Она построена не на мизантропии, как, например, у Бродского или Набокова, а на желании увидеть и показать мир под другим, более острым углом зрения, сломав старую, веками настроенную и во многом уже заржавевшую общественную оптику восприятия земной жизни, заставляющую нас жить автоматически, принимать на веру штампы и клише, продлевать заскорузлые убеждения и замшелые истины поколений. Пригов протер нам глаза своим жгучим спиртом, заставил взглянуть по-новому на слишком хорошо знакомое:

Я б Пушкина бюст миллионно размножил
И в каждом селенье поставил его,
А вот бы стихи его я уничтожил –
Ведь образ они принижают его.

Чтобы написать такое в семидесятые годы, надо не только чувствовать мифологию советской жизни, но и ведать метафизику жизни русской.

Или, например, написанное в те же годы, но теперь, в XXI веке, звучащее актуальней, чем тогда:

Милицанер вот террориста встретил
И говорит ему: ты террорист
Дисгармоничный духом анархист
А я есть правильность на этом свете

А террорист: Но волю я люблю

Она тебе – не местная свобода
Уйди, не стой у гробового входа!
Не посмотрю что вооружен – убью!

Милицанер же отвечал как власть

Имущий: ты убить меня не можешь
Плоть поразишь, порвешь мундир и кожу
Но образ мой мощней, чем твоя страсть.

Такой остро-пристальный, почти нечеловеческий взгляд на нас, людей, со стороны некоторых пугал и отталкивал. В восьмидесятые Дмитрий Александрович существенно расширил жанр своих выступлений: он пел, камлал, покрикивал кикиморой в промежутках между стихами. На одном из чтений с вопросом к автору в зале встала девочка на вид из очень интеллигентной семьи: “Мои родители сказали мне: если хочешь увидеть дьявола во плоти, сходи на чтение Пригова”. – “Ну и?” – поднял брови Дмитрий Александрович. “Они не ошиблись”, – ответила девочка.

В 1985-м мы вместе выступали в ленинградском литературном “Клубе-81”. После прочтения Приговым “Куликова поля” в зале раздалось: “Русофобия!” Власти обвиняли его в антисоветчине и антиобщественном поведении, в результате чего однажды он был свезен таки в психушку. “Слава богу, что мы живы, на свободе и можем писать, – любил повторять он. – Вспомните, Владимир Георгиевич, Шаламова. Вот судьба! А у нас? Живем как в раю!”

Писал он действительно много, почти каждый день. “А что еще делать?” – спрашивал в ответ на рассуждения о “вдохновении и озарении”. Стихи отсеянные рвал и собирал в отдельные книжки – “гробики отринутых стихов”, запечатанные скрепками, чтобы нельзя было открыть. “Гробики” дарил друзьям. Три таких пухлых “гробика” лежат у меня в столе. Боюсь, что теперь не удержусь и открою.

Многое характерное для русского поэта ему было чуждо. Представить его ушедшим в запой, впавшим в истерику или в “профессиональное” выяснение отношений, бьющим посуду или морды коллегам в ресторане ЦДЛ было невозможно. В его жизни был особенный аскетизм, делавший его похожим на монаха. Недаром Иван Дыховичный приглашал его сняться в фильме “Черный монах”.

Пригов был чужд многим слабостям человеческим. Как подметил Виктор Ерофеев, “был малофизиологичен”.