— Я скоро вернусь, малыш, — улыбнулся нормандец, хлопнув его слегка по плечу. — Иди к Ричарду, видишь, он уже ждёт. Впрочем, может быть, пойдёшь со мной? Ты уже достаточно взрослый, пора привыкать к обществу прелестных фей.
Роберт покосился на укромный уголок, откуда с любопытством уже наблюдали за ними две пары глаз, и покраснел.
— Нет, я... как-нибудь потом, — запинаясь, ответил мальчик.
И они разошлись в разные стороны.
Едва нормандец приблизился, новоиспечённые подруги поднялись с места.
— Можер, ты словно угадал, мы только что говорили о тебе, — на ломаном франкском языке вперемежку с кельтским запросто заговорила Юдит со своим деверем, которого давно знала.
— Я так и думал, — пробасил нормандец, усаживая обеих вновь на скамью и, бесцеремонно растолкав их, втиснулся между ними. — В последнее время обо мне повсюду говорят — одни хвалят, другие ругают, что я не собираюсь покидать Францию. Что же вы приготовили, мои юные хариты[14]
?— Мы сравнивали тебя с отцом, а потом братом.
— Будто не о чем больше поболтать, — буркнул нормандец. Потом дугой изогнул брови: — И к чему же привело такое сравнение?
— К недоумению.
— Очень мило. А тебя? — повернулся Можер к Вие.
— Я и завела этот разговор, а Юдит так и не смогла мне ответить. В самом деле, глядя на вас с отцом, диву даёшься: ведь он на голову ниже тебя! А брат — и вовсе по грудь. Ответь нам, в чём тут дело? Мы сгораем от любопытства.
— И ты сгораешь, синеглазая? — посмотрел нормандец на невестку.
— Только не от любопытства, а от стыда, — ответила Юдит. — Вие простительно не знать, а вот мне — нет. Мы так давно знакомы, а ты никогда об этом не говорил.
— Да я-то откуда знаю! — развёл руки в стороны Можер и, ничуть не смущаясь, бросил их на колени собеседницам, будто два полена фунтов этак по двадцать каждое. — Клянусь посохом прадеда, мне об этом ничего не известно. Хотя припоминается одна деталь, о которой как-то поведал отец: когда мать носила меня в чреве, лекарь сказал ей, указывая на живот, что там как минимум пятеро! По этому поводу есть у меня одно соображение, которым я с вами охотно поделюсь.
Он убрал руки, будто только что вспомнил о них, и положил их себе на колени. Юдит и Вия облегчённо вздохнули, а нормандец продолжил:
— Поглядел как-то Хрольф Пешеход с высоты Царства Небесного на нас двоих — брата и меня — и сказал: «Почему это одному достанется в наследство вся Нормандия и титул герцога, а другому всего лишь захудалое графство Корбейль близ Дрё?» Решив, что это несправедливо, он попросил Господа, чтобы тот дал мне такие же рост и силу, как и у него. Бог согласился, но спросил: «А первому тогда что же?» На что мой прадед ответил: «Этот и без того не обижен».
— Ой, как замечательно и, главное, правдоподобно! — захлопала в ладоши Юдит.
— Признайся, Можер, ты, конечно, это выдумал? — снисходительно улыбнулась Вия.
— Чёрта с два! — воскликнул нормандец. — Если хочешь знать, об этом поведала мне тётка Кадлин.
— Но ведь ты сказал, это только соображение...
— Я сказал? Пустяки, я обмолвился. Это воспоминание, вот что это такое. Моя замечательная тётушка! А как она меня любит! Нет, решено, в самое ближайшее время навещу её, говорят, она настоятельница какого-то монастыря близ Парижа, я забыл какого, у франков такие мудреные названия. Сейчас пойду спрошу у отца.
— Успеешь, лучше расскажи о Роллоне, ведь тебе наверняка известно что-то, чего не знает никто. Недаром же ты повсюду клянёшься громким именем своего достославного предка.
— Он и в Руане клялся так же, как и в Лане, — махнула рукой Юдит.
— В самом деле? — всплеснула руками Вия, и обе рассмеялись.
— Во всяком случае, это лучше, нежели клясться мощами святого, которого никто и никогда в глаза не видел, или иконой Божьей Матери, которую неизвестный живописец писал лет двадцать тому назад со своей беременной жены!
— Можер! — вцепилась Вия в рукав нормандца, испуганно поглядев по сторонам. — Ты что, с ума сошёл? Нет, ты когда-нибудь доиграешься. Слава богу, нас не слышала святая Церковь.