Нова. Да, и Гоморра

— Наверное, уедешь, — согласился Спиро. И через несколько минут, когда они вышли на асфальт, добавил: — Я важней, чем мои сети.

— Конечно. — Она нахмурилась, глядя на обрывы. — Конечно ты важнее.

Миконос

Январь 1966 г.

Ночь и возлюбленные Джо Дикостанцо (Перевод В. Кучерявкина)

Залитая лунным сиянием, она, как ни банально, плакала.

Его это раздражало, и он пытался отвлечься тем, что брал ее роскошные рыжие волосы (на самом деле, скорее, мышиного цвета на фоне огромного диска слоновой кости, балансирующего на кромке леса из черной копировальной бумаги) и менял их оттенок. Наконец он кашлянул.

Она повернулась спиной к балюстраде. Слезы текли по ее щекам. Две слезинки неиссякаемыми жемчужинами заново возникли в тени на ее шее. Да, она действительно была прекрасна.

— Джоуи… — шепнула она столь тихо, что он узнал свое имя лишь потому, что ничего иного она произнести не могла.

Он посмотрел на грязные костяшки своих пальцев, лежащих на стене, сжал кулак и шагнул вперед. На рукаве куртки звякнул расстегнутый замок молнии.

Легкий ветерок сдул ее волосы с плеч на грудь, и взгляд (глаза он оставит зелеными; зеленые глаза в лунном свете — просто потрясающе) скользнул вниз, чтобы уловить перемену.

— О Джоуи…

Интересно, понравилось ли ей. Впрочем, не важно. Он сунул руки в задние карманы. Левый был порван.

— Тебе уже скучно со мной, да?

— Господи, Морганта… — сказал он.

Ветер усилился, подбородку и пальцам ног стало холодно. Пальцы ног он зарыл в пыль, но с подбородком такого не проделаешь, поэтому он утопил его в воротнике.

На ней была лишь тонкая, словно сотканная из паутины, зеленая ткань, скрепленная на плече сплетением золотых скорпионов. Обнаженная левая грудь красотой могла поспорить с луной.

Он сказал:

— Знаешь, Морганта, ты настоящая… — но не закончил, стиснул зубы и сжал кулаки в карманах.

— Джоуи… — заговорила она с неожиданной страстью и, попятившись, ступила на край лужи, так что пятки ее коснулись пяток отражения. — Ты же знаешь, я могу тебе помочь. Если бы ты только захотел, я много бы тебе рассказала про все, что ты хочешь знать. Например, почему часы Восточного флигеля никогда не показывают больше трех. Или что ворчит и стучит в запертой комнате… Джоуи, тут есть один мальчик, одноглазый, так вот, он все время пытается…

— Да замолчи же ты, Морганта! — Он чуть не задохнулся от злости и едва овладел собой; но было поздно. Все произошло само собой, не понадобилось ни ритуальных жестов, ни заклинаний. Злость сделала свое дело.

Морганта отступила еще на шаг. На гладкой поверхности лужи не появилось и ряби: Морганта проваливалась вниз, ее отражение устремилось вверх. На мгновение явь и отражение соединились на уровне талии — получилась словно дама из гротескной карточной колоды, — и все исчезло. Лишь прозрачная зеленая ткань, темнея, оседала в луже.

Гнев не успел толком улетучиться, как сожаленье обратилось болью в животе и затылке. Он бросился вперед, подхватил ткань, как будто мог вернуть, воссоздать, воскресить…

Из влажных складок выбежали золотые насекомые и брызнули во все стороны, оставляя на плитах мокрые темные следы. Он отпрыгнул. Да их тут не меньше чертовой дюжины!

Пока он увертывался от самого большого скорпиона, самый маленький незаметно подкрался к его ступне, изогнул хвост и впился в щиколотку.

Джоуи заорал и запрыгал.

Удовлетворившись, мстительные твари засеменили прочь, исчезая в щелях каменной кладки, взбираясь по стенам, мерцая золотом в темноте.

Он с воплем отшвырнул мокрую тряпку. Она упала на стену и медленно, складка за складкой, поползла вниз. Он повернулся и заковылял прочь по крыше. Пыль под мокрыми ногами была сперва мягкой, потом колкой, затем вновь стала сухой и прохладной. Бум, бум, бум — бухали гулкие удары.

Добравшись до дверного проема, он вытащил из кармана заскорузлый носовой платок, ощупал его, ища более или менее чистое место, снял очки без оправы и помусолил стекла (звяк, звяк, звяк — застежки на молниях его кожаной куртки). Просунув проволочные дужки сквозь волосы над ушами, он обнаружил, что лишь размазал по стеклам грязь, отчего и луна, и несколько освещенных окон дальних башен окутались светлым ореолом. Сильно болела нога.

Джоуи взял свой уницикл и вяло шаркнул ногой по стартеру. С третьего, самого болезненного раза мотор горячо закашлял ему в штанины. Он подвел уницикл к темному проему, перекинул ногу через сиденье, сложил руки на груди, качнулся, добиваясь равновесия. Потом поднял вторую ногу, наклонился вперед и понесся вниз по ступеням винтовой лестницы. На каждом повороте, когда он с ревом огибал башню, узкое окошко швыряло ему в глаза пригоршню лунных лучей.

В промежутках были лишь грохот и мрак.

Джоуи остановился на седьмом этаже Восточного флигеля, посередине северо-западного коридора.

Двигатель уже не ревел, а мурлыкал. Джоуи спешился и хмуро посмотрел на примятый ворс красновато-коричневой ковровой дорожки, уходящей в каменный мрак.

Он прислонил уницикл к стене.

— Эй!

— Джоуи, это ты?

— Да, принимай гостей.