Своими ухаживаниями премьер-министр сумел добиться благосклонности французов, теперь ему предстояло убедить парламент. Тот уже дал согласие на вступление в Европейское сообщество, но надлежало еще изучить условия. До ушей уже доносился тревожный рокот будущих разногласий. Впрочем, первая сложность заключалась в самом количестве текста для изучения. Задачу сократить его до приемлемого объема возложили в числе прочих на будущего канцлера Джеффри Хау. Хау обладал скрупулезным, даже где-то угнетающе академическим умом, и, возможно, лучше всего умел упорядочивать и обобщать кучу мелких деталей. Он заслужил триумф: в результате его трудов бесконечная череда едва доступных для понимания директив урезалась до простого перечня пунктов. Однако в некотором смысле это имело обратный эффект, поскольку теперь, за вычетом всей «воды», полный масштаб новых полномочий ЕЭС представал предельно ясно. Особенно выделялся одиннадцатый пункт, где недвусмысленно утверждалось, что законы ЕЭС превалируют над британскими законами и будут «насаждаться, вводиться и соблюдаться как таковые».
Такое нельзя было проигнорировать, и Майкл Фут, к примеру, не собирался так поступать. Ему вообще не нравился сам процесс упрощения, он называл его «юридическим фокусом». Одиннадцатый пункт расстраивал его особенно. Они с Энохом Пауэллом сделали все возможное, чтобы затянуть обсуждение, но спикер палаты общин не поддался. Он принес извинения за то, что члены нижней палаты не могут ознакомиться с протоколами в большем объеме, но таков регламент. Членов парламента заверили, что «тысячелетие истории английского парламентаризма не будет заменено кодексом Наполеона». Несмотря на все это, сомнений в исходе дела не было ни у кого. При заметном дефиците «добровольного согласия» на условия вступления подавляющее большинство депутатов все-таки проголосовало за все пункты договора. Вслед за этим, 17 октября 1972 года, королева подписала документ. 1 января 1973 года Британия вступила в ЕЭС.
Родовые муки нового статуса страны только начались; уже через два с небольшим года вся затея будет поставлена под вопрос на первом из двух плебисцитов. Однако пока Хит, Хау, Уайтлоу и Помпиду могли поздравить себя с хорошо исполненным долгом. Кроме того, недовольные и невежественные, конечно же, увидят разумность этого шага, когда станут очевидны преимущества членства в ЕЭС. Прекрасно, что исполнилась заветная мечта Хита, потому что дальше в этом году его ждала новая встреча с повторяющимся кошмаром.
Больше миллиарда фунтов стерлингов влили в угледобывающую отрасль после первой шахтерской забастовки – очевидный разворот от предшествующей политики. Теперь шахтеры, рассуждали все, не пойдут на второй раунд. Их зарплаты, пусть выросшие, все-таки были недостаточными, чтобы привлечь больше молодых людей на работу; примерно 600 человек каждую неделю уходили из отрасли. Затем вновь встал вопрос о нефти. Цены держались на высоком уровне, а два года назад, после арабо-израильской войны, выросли вчетверо. В постепенном движении шахтеров ко второй забастовке не было ни злобы, ни жадности. Их требования были просты и даже в некотором смысле невинны. Они собирались просить о повышении жалованья на 35 %, будучи уверенными, что получат его. Так что переговорные шестеренки вновь пришли в движение и заскрипели. Хит твердо намеревался удержать горняков в рамках своей знаменитой «третьей стадии» (предел зарплат, установленный для около 4 миллионов работников ручного труда), тогда как сами шахтеры и их лидеры столь же твердо намеревались выйти за эти рамки.
Решающую роль сыграла нефть. Энергетика страны теперь на 50 % зависела от нее. Это, в свою очередь, заставило одного «маленького человека», болтавшегося в задних рядах во время одной из встреч переговорщиков, озвучить некое соображение. «Премьер-министр, – спросил он, – почему вы не можете заплатить нам за уголь столько, сколько платите арабам за нефть?» Это поставило Хита в неловкое положение. Друзья и коллеги замечали в главе кабинета какую-то непривычную вялость, какую-то утомленность в обычно ловких движениях. Мало кто знал, что ему приходится справляться не только с политическими, но и с физическими затруднениями. Вина за медлительность тела и мышления лежала на недостаточной функции щитовидной железы. Болезнь настигла его в самое неподходящее время.
И когда все, или почти все, казалось потерянным, Генеральный совет Конгресса тред-юнионов (TUC) опубликовал удивительный документ. «Генеральный совет признает, что в горной индустрии сложилась специфическая и исключительная ситуация. Если правительство готово дать гарантии, что оно сделает возможным урегулирование вопроса между шахтерами и Национальным управлением угольной промышленности, то другие профсоюзы не станут использовать этот конфликт как аргумент в урегулировании собственных проблем». Такое заявление означало доселе невообразимую уступку. TUC будто бы отдавал свою священную корову под нож. Многие задавались вопросом: не слишком ли это хорошо, чтобы быть правдой?