– Природа – вообще удивительная штука, – кивнула Мэй. Теперь она размазывала краску по холсту, работая мастихином, точно шпателем. – Вот вы, инквизиторы, очень удивительные существа. Вы тут же начинаете замерзать, когда сталкиваетесь с чем-то чудесным. Поэтому вы ненавидите чудо. Вы искореняете его из мира, лишаете мир магии, чтобы он стал серым, а потом – бесцветным. Я положу этому конец.
– Будешь убивать инквизиторов? – спросил Николас, в тон ей переходя на «ты».
Он очень старался не стучать зубами хотя бы перед смертью, но получалось, если честно, так себе.
– К чему мне ваши ничтожные жизни? – удивилась Мэй. – Я хочу спасти мир. Я хочу вернуть в него чудо – и точка!
– Да неужели?
Николас фыркнул. Скосил глаза туда, где с картины Тона – воплощенного чуда в этом сером мире – капала и капала черная краска. Как кровь.
– И каким же это образом ты собираешься это сделать?
– Очень просто, – ответила Мэй.
Завитушка предостерегающе схватила ее за рукав.
– Ничего страшного, Завиток. Он все равно умрет. Большой беды не будет, если он узнает, как я верну назад магию. Вы, инквизиторы, разрушаете этот мир. А я сделаю то, что и положено делать художнику с поврежденной картиной.
– Раскрасишь то, что стало бесцветным? – предположил он.
– Нет, – улыбнулась Мэй. – Напишу заново.
– Как?! Весь мир?!
– Конечно, – она кивнула. – И вот увидите: он еще окажется слишком крошечным для моего таланта.
10
…Он умирал. Теперь он понимал это совершенно отчетливо. Такая кристальная ясность сознания бывает только перед смертью.
Кап! Кап! Кап!
В колбу, установленную под его портретом, одна за другой падали искрящиеся серебристые капли.
Кап!
Ему хотелось выть от страшного чувства тоски, неприкаянности, одиночества. И одновременно не было сил даже поднять голову.
Правда о нем… Чего он добился в жизни? Ничего. Что он изменил в этом мире? Все осталось как есть. Ни одного человека он не сделал по-настоящему счастливым. Не женился. Не построил дом. Даже Тон – и тот пострадал по его вине!
Бесполезная жизнь. Глупая смерть.
Николас горько усмехнулся.
Правда – это тяжело. Правда – это больно. Но Мэй умеет изображать на холсте то, что больно, чтобы получать из этого волшебные краски.
Кап. Кап. Кап.
– Ты станешь материалом для новой грандиозной картины, – сказала Завитушка. Мэй поднялась наверх – привести себя в порядок и отмыть инструменты, но ее мнимая сестра осталась караулить в подвале. – По-моему, это очень почетно. Не понимаю, зачем так страдать?
Николас не ответил. Его трясло. Отчаяние, захлестнувшее его, казалось таким глубоким, что, будь у него с собой нож и свободны руки, он бы всадил его себе прямо в грудь по самую рукоятку.
Пусть это кончится! Сейчас. Скорее!
Кап. Кап.
– Что? – продолжала Завитушка. – Вспомнил теперь, как издевался над моей сестрой? Как держал ее в цепях? Взаперти? Как грозил ей?
Николас набрал в грудь воздуха. Удивительно, сколько порой требуется сил для самого решительного, самого последнего рывка.
– Она тебе… не сестра…
– Что?
Ему не успеть. Ее не убедить. Все – бессмысленно.
Кап! Кап!
– Мэй Биррар тебе не сестра! – закричал он.
Губы едва шевелились. Не голос, а какое-то жалкое подобие. Невнятное хрипение, бормотание…
– Поганый инквизитор! – всплеснула руками Завитушка.
– Да что ты мелешь?!
– Послушай…
Он не успел. Холод сделал свое дело, Николаса скрутило судорогой. Изабелла следила за его мучениями с легкой гримасой интереса и отвращения.
– Тебе… – прошептал он, когда к нему вернулась способность хотя бы шептать. – Тебе надо бежать… Она… убьет… тебя. Пока ты ей нужна… но потом…
Завитушка фыркнула. Николас сжал кулак. Все его слова – точно испорченные стрелы. Летят черти куда, ложатся мимо цели. И капает, капает с проклятого портрета то, что отнимает у него жизнь. Превращает ее в волшебную краску…
– Моя сестра – великий человек! – разозлилась Изабелла. – Она хочет создать заново целый мир! Зачем ей меня убивать?
– Это получится… само собой.
– О чем ты говоришь? Глупый дурак! У тебя совсем отморозило мозг?!
Николас сделал над собой усилие. Кап! Краски из его портрета вытекло уже достаточно много, а колба сужается к горлышку. Теперь она быстро наполнится. Счет идет на минуты.
– А ты не понимаешь? – едва ворочая языком, прохрипел он. – Она не создает… она уничтожает все! Был котихальтиа… теперь нет. Жили люди… больше не живут. Камни, которые она рисует – рассыпаются. Листья, которые она изображает – увядают. Дура! Неужели ты не знаешь, что будет потом? Когда будут готовы все ее чудо-краски?
– И что же? – спросила Завитушка с вызовом.
– Она нарисует солнце!
Завитушка не ответила. Он видел лишь ее красивые туфельки, наполовину скрытые длинной юбкой. Не было сил поднять голову. А так нужно видеть выражение ее лица!
– Ты врешь! Сестра не такая! Это вы, инквизиторы, уничтожаете все!
– Ты же сама… в это не веришь.
Она что-то ответила ему. Ее возмущенный голос потонул в охватившем все вокруг гуле. Что это? Правда что-то гудит? Или это у него шумит в ушах?
Кап. Кап. Кап!
Николас перевел дух. Нет, надо держаться. Хотя зачем? Кому? Он вот-вот умрет!