– Кто твои родители? – спросил он. – Ты их помнишь? Как они выглядят? Как их зовут?
Завитушка молчала. Николас продолжал, машинально следуя заученной форме допроса:
– Где ты жила раньше? Где твой дом? Город? Улица? Адрес!
– Ты что, вздумал допрашивать меня?
– Нет! – разозлился он. – Я хочу, чтобы ты вспомнила! Своего мужа вспомнила! Как он умирал? Ты ведь даже этого не помнишь, правда?
Она не ответила. Солнце – пока еще живое – заглядывало в узкое оконце под самым потолком, било у неё из-за спины, превращая её в черный силуэт. Зловещий ангел, предвестник смерти.
Николас вздохнул. Голова его обессиленно свесилась на грудь.
– Я не верю тебе!
– Конечно, – прошептал он. – Потому что не помнишь. Не помнишь, как она пришла в ваш дом. Пожалилась твоему мужу, что нет денег, нечем заплатить за постой. Но она может написать его портрет… Расплатиться портретом. И этот дурак – согласился.
– Врешь!
Завитушка подошла к нему. Теперь он смог увидеть, как ее прекрасное лицо исказилось, точно скомканный и смятый рисунок.
– Ты все врешь! Мы сестры! Близнецы!
– Это она тебе сказала?
– Мы похожи, как две капли воды!
Он молчал, собираясь с силами.
– Как ты объяснишь это? Объясни!
Он поднял голову. Это надо сказать, глядя ей в глаза. Тогда она поверит. Может быть… Заклятие так просто не снимешь.
Голова казалась безумно тяжелой, будто стопудовая гиря.
– Ты ее автопортрет.
– Что?!
– Она сделала из тебя свой автопортрет, дура!
– Такого не бывает… – прошептала Завитушка.
Николас горестно усмехнулся:
– Значит, и мир нельзя нарисовать?
Кап… Кап…
Все, нет времени. Николас чувствовал это. Смерть, вот ты какая! Холодная, безразличная. С прекрасным лицом Мэй Биррар.
– Тебя зовут, – прошептал он, – Изабелла Файтер. Твой муж умер. Твой дом разрушился. Ты ушла вместе с Мэй и носишь ее облик, чтобы отправиться вместо нее в тюрьму в случае чего. На тебя наложено заклятье, поэтому любой инквизитор будет чувствовать холод.
– Да кто тебе сказал такую чушь?!
– Мой домовой, – ответил он. Голос Завитушки шел откуда-то справа. Он уже почти не видел ее. – Тон узнал тебя… Ты не любила его… Ты была плохой хозяйкой…
Она расхохоталась. А может, это был никакой не смех. Просто снова шумело в ушах.
– Нет, подлый инквизитор! Все это ложь! Вот я и поймала тебя на лжи! Все знают: домовые не умеют разговаривать!
– Просто это ты, – ответил Николас, – не умеешь их слушать.
Последняя серебристая капля упала в колбу. Колени подогнулись, веревки заскрипели от изменившейся нагрузки.
Он перестал видеть. Он перестал жить. Он перестал дышать.
11
– Пей! Скорее, пей!
Николас глубоко вздохнул. Широкие виноградные листья. Солнечные блики. Тон скачет перед ним, подвешивается к веткам, изображая летучую мышь.
Тон жив. С ним все хорошо. Какой счастливый сон!
– Пей, это твоя жизнь, говорят же!
Изабелла пыталась напоить его чем-то ужасающе холодным. Николас мог пошевелить руками и сидел, кажется, на полу. В подвале пахло палёным.
– Пожалуйста, приди в себя! Ты должен помочь! Какие-то люди напали на наш дом!
Николас сделал глоток, потом другой. Зубы тут же заныли от холода. Кажется, он пил ту самую серебристую жидкость из колбы. Каждый глоток наполнял его силами, прояснял сознание.
– Они хотят убить сестру! Пожалуйста! Ты ведь поможешь нам, правда?
– Она тебе не сестра, – повторил он устало.
Встал, шатаясь, придерживаясь рукой за стену. Изабелла помогала, страховала его, чтобы он не упал на пол снова. Хорошо, что ребята из священной стражи подоспели вовремя.
Николас прислушался к себе. Вроде, идти он может. Ноги худо-бедно держали.
– Я подожгла твою картину, – сказала Изабелла. – Картину, где твой домовой – тоже.
– Картину надо сжечь, а краску выпить, правильно?
Изабелла молчала, переминалась с ноги на ногу. Кусала губу.
Для пущей убедительности он встряхнул ее за плечи.
– Этого достаточно, чтобы разрушить колдовство, так?
Она кивнула.
– Ты ведь поможешь нам? Правда?
– Нет, – отрезал он.
Увидел её глаза: растерянные, потрясенные. Бог ты мой, она ведь ещё совсем девчонка! Какая наивность!
– Не вам, – пояснил Николас. – Тебе. Ты – пострадавшая. Пожалуйста, помни об этом.
И, схватив колбу с черной тягучей краской, он ринулся прочь из подвала, шатаясь, точно в бреду.
12
– Ну вот и всё, – сказал Николас. – Теперь у тебя есть дом.
Он посмотрел на пустой сундук с полукруглой крышей, который собирался выкинуть где-нибудь по пути к телеграфной станции.
Конечно, он радовался за Тона. Надо было радоваться. Домовой не только умудрился выжить, но ещё и жильишком собственным обзавестись. Теперь он будет носиться по комнатам, висеть на потолке, изображая летучую мышь, и прыгать сквозь стены, задрав черную щетку-хвост.
Только вот похвалить его будет некому.
Николас вздохнул, направился к калитке, открыл её, поморщившись от протяжного скрипа ржавых петель. В небе сияло круглое, приветливое солнце. Гнулись под ветром сочные травы. Все-таки хорошо, что конец света удалось отменить.
– Ну, – пробормотал он себе под нос. – Поживем еще?
– Буб! – ответили ему.
Мимо скользнула черная, ершистая тень.
– Слушай, – Николас остановился. – Это уже не смешно.