Новая книга ужасов

– Я видела одну его картину, пейзаж. Она принадлежала одному из моих преподавателей, главе кафедры искусства в Сиракузах. Он встречался с Логаном и некоторыми другими шотландскими художниками во время поездки в южную Францию несколькими годами ранее и был глубоко впечатлен работами Логана… хотя, думаю, далеко не так впечатлен, как я. Не знаю, молодые люди – они такие сумасброды, так легко готовы сорваться в полет, стоит только слегка поманить, тебе не кажется? – она чуть заметно заговорщицки улыбнулась. – Ну, по крайней мере я такой была. Наверное, я искала наставника, что часто свойственно молодым. Так или иначе, вскоре после того как я увидела картину – которая, как я себя убедила, являлась шедевром, – я написала художнику, мистеру Логану, в далекую Шотландию, послала ему несколько своих набросков, и попросила мнения и совета. И его совет – тебе, может, трудно будет в это поверить, но у меня все еще сохранилось его письмо; я хранила его все эти годы, и покажу позже – так вот, его ответ был неожиданным. Логан вознес мои работы до небес и сказал, что дальше мне нужно найти правильного учителя и записаться на подходящий курс обучения. Несмотря на то, что я жила так далеко – да и заметил ли он, откуда пришло письмо? – Логан советовал собственную школу, где он смог бы меня учить. В том возрасте, с моим впечатлительным складом ума, предложение В. И. Логана обладало силой приказа.

Она прервалась, взяла стакан воды и сделала небольшой глоток.

Я была поражена. Как вышло, что биограф Логана об этом не знал? И почему сам Логан пытался это скрыть за своей милой фантазией о пророческих снах Хелен?

– Я бы с удовольствием посмотрела на ваши наброски того времени.

– Их больше нет.

– Ох, нет! Что произошло?

Хелен подняла узкие плечи.

– Я не знаю, что с ними стало. Их давно нет. Я не взяла их с собой, когда покинула Глазго. Полагаю, Вилли – или его жена – могли их уничтожить.

У меня с языка готово было сорваться упоминание об ожидавшей в машине картине.

– Может быть, не все.

Хелен пожала плечами.

– Они для меня теперь ничего не значат. И тогда уже не значили, иначе я бы их, разумеется, сохранила.

– Как сохранили письмо В. И. Логана.

– Письма. Было несколько писем, спрятанных в моем дневнике. Я взяла их с собой в Париж.

– Париж? Вы уехали из Глазго в Париж? Почему?

В этот раз ее улыбка добралась до глаз, сузившихся настолько, что они почти пропали.

– Почему в Париж? – медленно повторила Хелен. – Милая моя, шел двадцать девятый год. Я была художницей, американкой, вырвавшейся на волю, без денег, но свободной – куда бы ты поехала?

Я посмотрела ей в глаза и тоже улыбнулась, соглашаясь.

– В Париж. Из всех мест и времен, которые я бы хотела увидеть, – Париж в двадцатые наиболее привлекателен.

– Ну вот. Ты понимаешь.

– Расскажите мне – как это было? Что вы там делали? Вы кого-то знали там?

Хелен отвернулась, подняв брови.

– Столько вопросов! Ну и ну. С чего начать?

Она потянулась слегка дрожащей рукой за стаканом с водой. Я подождала, пока Хелен сделает еще один крошечный глоток и поставит стакан, и повторила:

– Вы знали тогда кого-нибудь в Париже?

– Нет. Не лично. Но я знала несколько имен, и в то время несложно было влиться в компанию эмигрантов. Существовали кафе и отели, где они собирались. И молодой женщине, одинокой, достаточно привлекательной, не составило труда завести новых друзей.

VIII

Следующий час Хелен Ральстон восторгала и завораживала меня байками из проведенных в Париже лет. Она безудержно хвасталась знакомствами с видными людьми. Я едва верила своей удаче – сидеть в одной комнате и говорить с женщиной, которая взаправду присутствовала на некоторых из знаменитых салонов Гертруды Стайн. Пикассо и Хемингуэй к тому времени были слишком велики, чтобы с ними знаться, но она их видела. Приятельствовала с Джуной Барнс, Ман Рэем, Марселем Дюшаном и Бранкузи, Каресс и Гарри Кросби, Анаис Нин и Генри Миллером, пила чай с Сильвией Бич, с Джеймсом Джойсом и его Норой… так много памятных имен.

Я помню, думала в один момент: «она – живая машина времени», а в следующий миг проклинала себя за то, что не принесла с собой магнитофон, как бы по-идиотски он ни выглядел. Как мне запомнить все детали? Захочет ли она рассказать все эти истории еще раз в другой день? Тогда мне пришло в голову, что другого интервью может не быть – не потому, что она не захочет больше со мной говорить, а просто потому, что она может умереть в любую минуту. В ее возрасте нельзя ни на что рассчитывать.

Мне хотелось, чтобы эти рассказы длились вечно, впитать в себя как можно больше ее воспоминаний, но через несколько часов стало понятно, что у Хелен заканчиваются силы. Перерывы на маленький глоток воды становились чаще, лицо обвисло, и Хелен часто спотыкалась на простых словах. Даже понимая, что происходит, я оказалась слишком эгоистичной, чтобы позволить ей остановиться; Хелен замолчала, только услышав восклицание зашедшей Клариссы при виде очевидного приступа изнеможения ее матери.

– Пора сделать перерыв, – сказала Кларисса.

Я виновато подскочила.