Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1

Этот экономический и правовой удар должен был возмещаться льготами, которые «Положение» 1804 г. предоставило евреям, желающим заниматься земледелием: им давалось право покупать для этого незаселенные земли в западных и южных губерниях или переходить на казенные земли, где переселенцам будут отведены определенные участки, с освобождением их на первые годы от податей. Но, как вскоре оказалось, поднесенное лекарство не соответствовало серьезности нанесенной раны: от сельской торговли отстранялись десятки тысяч семейств, давно связавших с ней свое существование: к новой же отрасли труда — земледелию могли быть привлечены в течение ближайшего периода лишь ничтожные группы еврейского населения. В разряд покровительствуемых профессий новый закон включил фабричное и ремесленное производство: фабриканты и ремесленники освобождаются от двойной подати, а учредителям «нужнейших фабрик» сверх того обещана казенная ссуда. Купечество и мещанство поставлено в последний, «терпимый» разряд. Фабрикантам, ремесленникам и купцам дозволен временный приезд по делам во внут­ренние губернии и даже в столицы, но не иначе, как по «паспортам губернаторов», какие выдаются для отлучки за границу.

В главе «о гражданском устройстве евреев» новый статут уста­навливает, с одной стороны, подведомственность евреев городским магистратам, общей полиции и общему суду, а с другой — право выбора раввинов и «кагальных», которые каждое трехлетие сменя­ются и подлежат утверждению губернского правления. В особых ста­тьях оговорено, что раввины должны «надзирать за обрядами веры и судить все споры, относящиеся к религии», но им строго воспре­щается прибегать к «проклинанию» или отлучению («херем»); кага­лы же обязаны заботиться об исправном платеже казенных податей. Общинная автономия евреев должна была, таким образом, действо­вать под этими двумя флагами, религии и фиска, и к ним приурочить свои разнообразные задачи.

Европейскою вывескою для еврейской «конституции» 1804 года служила ее первая глава: «О просвещении». Еврейским детям был открыт доступ во все российские народные училища, гимназии и уни­верситеты; евреям также предоставлено право открывать свои обще­образовательные училища, с обязательным преподаванием одного из трех языков — русского, польского или немецкого. На одном из этих языков должны писаться все публичные акты, векселя, бухгал­терские книги и т. п., для чего дается срок от двух до шести лет со дня опубликования закона. Евреи, избираемые в члены городских маги­стратов, а равно на должности раввинов или членов кагала, обязаны знать один из трех названных языков, уметь читать и писать на нем; еврейские члены магистратов обязаны носить платье польского, рус­ского или немецкого покроя. Этой просветительной программой русское правительство заплатило дань западной идее ассимиляции, отрицавшей право еврейского языка в публичной жизни и в шко­ле, — что было абсурдно в применении к миллионной массе, гово­рившей и писавшей по-еврейски. В общем акт 1804 года, несомненно реформаторский, представлял собою исправленное издание галиций­ского «Толеранц-патента» 1789 года. В основе его лежала та система «преобразований, вводимых властью правительства», против кото­рой напрасно предостерегал Сперанский. Эта система приводила к насильственной ломке веками сложившегося строя, к жестоким реп­рессиям, с одной стороны, и сомнительным улучшениям — с другой.

§ 47. Волнения по поводу выселения из деревень

Законодательный акт 1804 года, эта конституция русских евреев, сулившая им гадательные блага в будущем, подносила им реальные бедствия в настоящем. Перспектива будущих благ, обусловленных ослаблением устоев национальной самобытности — языка, школы и общинной автономии, не могла прельщать российских евреев, еще не тронутых веяниями Запада. Зато болезненно ощущалась близость страшного экономического удара — выселения из деревень. Вскоре выяснилось, что выселение грозит шестидесяти тысячам семейств. В оставшиеся до катастрофы три года эта огромная масса, конечно, не могла пристроиться к новым промыслам и водвориться на новых местах, — следовательно, ей грозило полное разорение. И вот полетели в Петербург ходатайства о продолжительной отсрочке выселения. Ходатайства шли не только от кагалов, но и от помещиков, которым грозили большие убытки от удаления еврейских арендаторов и шинкарей из их имений. Вопли из провинции становились все громче по мере того, как приближался крайний срок выселения — начало 1808 года. Неизвестно, как отозвалось бы на все эти вопли русское правительство, если бы в то время не случилось событие, которое вызвало переполох в политических кругах Петербурга.