Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2

Это распоряжение развязало руки генерал-губернатору, юдофо­бу, который сам верил в гнусную легенду. Он поручил производство нового следствия своему чиновнику Страхову, который поставил себе целью доказать наличность ритуального убийства. Прибыв в Велиж, Страхов прежде всего арестовал доносчицу Терентьеву и под­верг ее ряду допросов, во время которых старался навести ее на же­лательный ему путь. Поощренная следователем, блудница сочинила целую уголовную повесть: она когда-то служила в еврейских домах и там будто бы сама участвовала в преступлении, заманив младенца Федора в дома Цетлина и Берлина; в доме Берлина, а затем в синаго­ге толпа евреев обоего пола совершала над ребенком ужасные му­чительства: резала, колола, катала в бочке и выцеживала кровь, которая тут же разливалась по бутылкам и делилась между участ­никами, — а «кровь христианская нужна евреям для того, чтобы натирать глаза новорожденным, которые у них всегда родятся слепыми, и для смешения с мукой, из которой пекут пасхальную мацу». Однородные показания следователь вырвал еще у двух хри­стианских служанок. На этом основании он арестовал оговорен­ных евреев, сначала двух почтенных женщин из семейств Берлин и Цетлин, а затем их мужей и родных и многих других членов об­щины. Сорок два человека были брошены в тюрьму. Узников доп­рашивали «с пристрастием», применяя близкие к пытке приемы старой полицейской юстиции; но все они с негодованием отрица­ли свою виновность и на очных ставках с Терентьевой резко ули­чали ее во лжи. Страхов в своих донесениях уверял Хованского, что напал на след чудовищного преступления, совершенного це­лым кагалом. Сообщая об этом в Петербург, Хованский предста­вил дело как преступление, совершенное на религиозной почве, и получил в ответ жестокую резолюцию императора Николая I (26 авг. 1826): «Так как оное происшествие доказывает, что жиды ока­зываемую им терпимость их веры употребляют во зло, то в страх и пример другим — жидовские школы (синагоги) в Велиже запе­чатать впредь до повеления, не дозволяя служить ни в самих сих школах, ни при них».

То был суровый язык наступившего тем временем нового цар­ствования. Начало его совпало с возобновлением следствия по Велижскому делу, и это совпадение имело роковые последствия для всех русских евреев. Судя по содержанию и резкому тону резолюции, Николай I был в тот момент убежден в наличности ритуального пре­ступления. Загадочное, нелюбимое племя предстало перед новым царем в виде скопища изуверов и злодеев, убивающих христианских детей. Под этим мрачным впечатлением разрабатывался тогда в Пе­тербурге потрясший вскоре все еврейство устав о рекрутчине, обрек­ший на мученичество еврейских младенцев... Кару несло все еврейс­кое население России, но особенно трагично было положение велижской общины, подвергшейся ужасам своеобразного осадного поло­жения. Большая община была объявлена под подозрением, все сина­гоги были закрыты, как какие-то злодейские притоны, и несчастным нельзя было даже собираться, чтобы вместе излить душу в молит­ве; все торговые дела прекратились, лавки закрылись, и сумрач­ные лица мелькали по улицам города, погруженного в глубокий траур.

Страхов, председатель следственной комиссии, все более растя­гивал сеть следствия. Терентьева и другие «доказчицы», хорошо со­держимые в тюрьме, давали все больше воли своей фантазии. Они «припомнили» и раскрыли перед следственной комиссией ряд дру­гих религиозных преступлений, совершенных евреями: убийства де­тей в пригородных корчмах, осквернение церковной утвари и т. п. Хованский поспешил сообщить о новых разоблачениях зорко следившему за ходом следствия царю, но тут он уже проявил излишнее усердие: царь почувствовал что-то неладное в этом бесконечно рас­тущем клубке преступлений и на докладе положил резолюцию (окт. 1827): «Надо непременно узнать, кто были несчастные сии дети; это должно быть легко, если все это не гнусная ложь». Его убежде­ние в виновности евреев явно поколебалось. Стараясь пополнить недостаток действительных улик, комиссия через Хованского сноси­лась с губернаторами «черты оседлости», требуя от них сведений о местных ритуальных процессах прошлых лет. Под влиянием этих ро­зысков было возобновлено «преданное забвению» Гродненское дело 1816 года. Какой-то выкрест Грузинский из местечка Бобовни (Мин­ской губернии) заявил следственной комиссии, что он готов пока­зать описание чина ритуального убийства в одной «тайной» еврейс­кой книге; но когда книгу добыли и перевели указанное место, ока­залось, что там речь идет о правилах убоя скота по еврейскому зако­ну. Ошельмованный ренегат сознался, что сделал свой донос из же­лания заработать, и по царскому повелению был сдан в солдаты. Не­доверие к велижскому следствию росло в Петербурге. Дело было изъя­то из рук запутавшейся в сети лжи следственной комиссии и переда­но в Сенат (1830).