Новелла ГДР. 70-е годы

Первое проистекало из одной отвратительной привычки, о которой я еще не упоминал, — из кражи книг. Это началось вскоре после вступления в город американцев. Одному из классов средней школы, в которой я тогда учился, поручили разобрать лицейскую библиотеку и снести книги в одно место, где они будут ожидать своей дальнейшей участи. Но один из учителей шепнул нам, мальчишкам, на ухо, чтобы мы, дескать, спасали все, что возможно, из немецкой науки. И вот мы целыми днями носились по улицам города, навьюченные книгами, и всякий раз, встречая знакомых, я, к их удивлению, совал им книги под пиджак. Когда-нибудь позже, думалось мне, я их соберу; но лишь немногие из них вернулись ко мне, в том числе и пухлые тома «Мировой истории» издательства «Пропилеи», — это были книги, насквозь пропитанные нацистским духом. Вряд ли особенно важно, что это из них я впервые узнал о Французской революции и, противу намерений издателей, испытал чувство любви к якобинцам, которых авторы «поедом ели», зато наверняка важно то, что я вдруг натолкнулся на способ пополнения моей библиотеки и моих знаний без денежных затрат, ибо у нас с матерью каждый пфенниг был на счету. И библиотека моя росла, в один прекрасный день она совершенно случайно обогатилась несколькими томами издания СВАГа[20]: Горький, «Тихий Дон» Шолохова и три тома «Капитала», которые я стянул со стола бургомистра, пока он, шагая по комнате из угла в угол, уговаривал меня. Чтобы хоть как-то спасти свою честь, я должен сказать, что я читал книги, которые крал; из «Капитала» я поначалу не понял почти ни слова, зато почти каждое слово из «Тихого Дона» до меня дошло.

Второе событие состояло в том, что в средней школе, в которую я попал, до меня учеников из рабочих семей не было, на что мне и указал директор, оставшийся здесь с прежних времен, при моем первом появлении в школе; он посоветовал мне сразу спустить паруса, ибо так или иначе мой корабль затонет у рифов «латыни», которую я не изучал, а класс мой изучал целых два года. После такого введения я стал на сторону красного бургомистра, больше верившего в мои способности, чем этот директор, и усердно зубрил слова и выражения из времен Цезаря, и месяца через три, больше назло директору, чем в свое удовольствие, я добился довольно приличных успехов и класс догнал. То же, хоть и с меньшим успехом, было и с математикой, в немецком же языке успехи были явно налицо, во всяком случае полгода спустя я не путал уже «мне» и «меня», как это случается в нашей магдебургской округе.

Сделал я и следующий шаг. Из чувства противоречия или, если хотите, даже из классового инстинкта. Я вступил в Союз свободной немецкой молодежи. Правда, я заядло спорил, хотя бы чтобы самоутвердиться, с функционерами ССНМ, приходившими в нашу школу, но еще жарче я спорил тотчас по их уходе с сыновьями фабрикантов, торговцев, врачей и других представителей среднего сословия, для которых ССНМ, а значит и я, были что красная тряпка для быка. Я от рождения не из слабых телом, так что я всегда мог отбиться, да и соображал я не хуже других, и после первых занятий в кружках марксизма я научился вполне удачно применять такие понятия, как экспроприация экспроприаторов и четыре основные черты диалектического материализма. По крайней мере я доставлял неприятные минуты многим ученикам и даже учителям, когда доказывал, чего они не знают; Библию я знал не хуже их, Гёте и Шиллера чуть ли не на память. Сочинений лучше меня не писал никто, и, кроме того, наука социализма, которая является не только мировоззрением, но и в высшей степени четкой научной дисциплиной, доставляла мне явное наслаждение. Наконец-то я понял, в чем суть классовой борьбы и политической экономии: свобода человека начинается с его социальной свободы; так в моем мозгу ежедневно загорались новые огоньки.

То было в 1948 году. Организация ССНМ в школе росла. Вскоре я был уже не один, я нашел союзников и стал союзником других. У меня появилась девушка. И в один прекрасный день я поймал себя на том, что в споре с этой девушкой, моей сегодняшней женой, которая тогда отмахивалась от всего, что хоть отдаленно было связано с переворотами, стрельбой и прочими «страстями-мордастями», решительно отстаиваю революционные преобразования, и прежде всего Октябрьскую революцию, что Сент-Жюст и Ленин стали моими героями, ради которых я готов был даже отказаться от любви, что, конечно, было бы глупо.

Однажды я участвовал в молодежной постановке, я играл в «Матросах из Каттаро» роль Антона Грабаря и нес красное знамя; в газете меня очень похвалили, и я подумал: а почему бы мне не поступать так же и в жизни? На первомайской демонстрации, когда остальные школьники отказались, я нес красное знамя нашей школы в колонне знаменосцев. И в один прекрасный день — в нашей школе был уже новый директор — я подал заявление в партию рабочего класса.