Новеллы

На следующий день в шесть утра мы весело слушаем, как стучат наши старые башмаки по спящим улицам; над головами у нас развевается флаг. Ошалевший от радости Флоки обнюхивает каждый булыжник. Вместе с ним мы садимся в трамвай и катим до конечной остановки. А дальше идем пешком, то взбираясь на холм, то спускаясь в долину. Как странно, вдруг замечаем мы, что земля вдали разноцветная: один клочок ржаво-коричневый, другой зеленый, облитый желтым, чуть дальше — лоскут синего бархата, а все вместе похоже на застывшие волны стеклянного моря. Говорим мало; мы, трое учеников, выбравшихся на природу, хорошо знаем заповеди туристов: не шуметь, не оставлять после себя мусор. Но, глядя на Флоки, невозможно удержаться от смеха: он гоняется за каждым жаворонком и, закинув морду, лает на жирных ворон. Но вот мы в лесу: нас обступают деревья, стволы их похожи на шероховатые слитки старого серебра; вокруг стволов вьются хороводы синих и желтых бабочек. Мимо, оглядываясь на нас, проползает уж. Забавно скачет древесная лягушка. Зеленоватая ажурная тень листвы, будто колеблемая призрачным ветерком, танцует у нас под ногами. Настоящий небесный ветер шумит наверху, в просвеченных солнцем кронах, а здесь, у подножья деревьев, воздух горяч и пахнет грибами. Повстречать бы еще косулю с глазами-жемчужинами или зайца, стоящего на задних лапах. Или заправского охотника, когда он, привалившись к дереву, сбивает клекочущего ястреба.

От лесной красоты у нас немного кружится голова; эх, жить бы здесь, почему мы не бывали здесь раньше! Лицо у меня горит, грудь будто пар распирает, сердце заливается колокольчиком. Что за чудо это воскресенье после душной мастерской! И мы шагаем, шагаем, как обезумевшие пилигримы, не зная преград, перед нами только дороги, свободные и прекрасные, на которые стоит ступить, и они нас ведут за собой. От солнца в нас уже закипает кровь; Флоки, вывалив язык, озорно поблескивает глазами. Мы идем так много часов подряд и вдруг оказываемся в знойных полуденных лучах — все вокруг пышет жаром, словно бесшумно горит воздух. Над землей до самого неба взметнулись языки пламени. А мы, трое учеников, жаримся в самом низу. Мы достаем бутылки с водой и жадно пьем, двигая кадыками. Оставшиеся глотки сливаем для Флоки — ух, как он лакает, стервец, его нос почти утонул в бумажном стаканчике. После такого блаженства нас охватывает усталость; чтобы совсем не сомлеть, Жига рассказывает анекдоты о Марче, о цыганах, о маленьком Морицке. Но вскоре он хрипнет и умолкает. От жары у нас горит во рту, плавятся кости, мы чувствуем, что вот-вот поджаримся. Никто из нас не прихватил с собой ни масла, ни вазелина. Волосы на непокрытых головах раскалились, по лицам градом катится пот.

Жига говорит: — Ну и жарко мне, Андраш. — Я говорю: — Мне тоже. — А Лайош: — Я мозоль на ноге натер… Ну а ты как, Флоки? — Но у Флоки башмаки в порядке. Разве вот шерсти на нем многовато, да от мух нет житья. Поначалу он за ними охотится, но потом лень и жара одолевают и его. Даже самые жирные жаворонки и вороны оставляют его равнодушным; он, правда, поглядывает на них своими черными бусинами, но от преследования отказывается. Мы дошли до вершины холма и будто попали в самую средину пылающего костра. Оглядываемся по сторонам: до ближайшей тени, если идти вперед, полчаса ходьбы, обратно — не меньше. Солнце застыло в зените; нам кажется, из-за лучей доносится колокольный звон. Долговязый Жига что-то высматривает в дали. — Ребята, — кричит он вдруг, — там налево дом. Уж точно там будет вода.

И мы тащимся, будто смертельно больные, налево. В предвкушении воды жажда наша растет. — Далеко еще? — вяло спрашиваем мы друг друга и уже чувствуем, как низвергается в наши глотки прохладная влага. Мы бредем с обгоревшими докрасна лицами, еле двигая ногами, переглядываемся. Завтра опять работа. Ну и прогулочку мы себе устроили! Надо было купить термос, как у бойскаута Пали. Купить, а на что? Часть заработка мы отдали в дом, остальное ушло на еду. Теперь у нас ни гроша… Добравшись до леса, мы валимся в тень. Но отдых почти не помогает — хоть воздух здесь попрохладней, в горле по-прежнему сушь.

— Пойдем, Жига, — говорю я, — пойдем, чтоб тебя разорвало.

Я пытаюсь засмеяться, но мышцы лица не повинуются мне.

Жига тоже изображает что-то вроде улыбки; а Лайош, тот совсем сдал — еле тащится, понурив голову. Стволы деревьев напоминают теперь не серебряные слитки, а змеев, изрыгающих нам в лицо огонь. А желтые и синие бабочки — точно порхающие язычки пламени. Земля под ногами парит.

— Домик, приблизься! — взываю я к дому. И Жига шепчет: — Приблизься… — Мы пытаемся улыбнуться; хочется верить, что, как по волшебному слову, домик с белыми стенами и колодец с ведром на цепи двинутся нам навстречу.