Новеллы и повести

Висят по стенам на своих местах старые портреты. Как прежде, высокомерен их взгляд, будто неведомо им, что на посмешище они здесь выставлены. Старинная мебель, дорогие гобелены, источенные временем и потому еще более дорогие, потемневшие картины кисти знаменитых мастеров, венецианские безделушки. Все сохранилось, все осталось, умерло только то, что жило. В огромных зеркалах отражается пустота.

Залы, залы. Белый зал. Голубой. Тронный. Здесь устраивались пышные празднества в честь иноземных послов, когда в мире жили соседи, когда на польском троне польский сидел король.

Да не о королях речь! О судьбе народной.

Коридоры, коридоры, огромные аванзалы, широкие лестницы. На каждой ступеньке, по обеим ее сторонам, стоят гайдуки, глядят исподлобья на ослепительную роскошь.

Блестящее рыцарство польское, прелестные дамы, блистающие красотой и драгоценностями. Гетманы, воеводы, высокопоставленные особы, столпы государства, их преосвященства.

Звучит итальянская музыка, звучит повсюду польская речь. Они у себя дома, они веселятся, они могут себе это позволить.

Умеют веселиться поляки, веселились они прежде, веселятся теперь и во все века веселиться будут. Но вот уже добрую сотню лет не знает поляк, что такое истинное веселье.

Иссякла буйная сила. Отшумела былая жизнь.

Мир праху ее!

Лабиринты коридоров, этажей, комнат, укромные уголки…

Вот сюда приводили любовниц последнего польского короля, здесь наслаждался он любовью очаровательных красавиц из самых знатных семей королевства, незаметно летело здесь время.

Бродят по замку звуки-привидения. Хихиканье язвительное, рыдание, чей-то вздох, шепот. Но все это мираж, наваждение. Пусто в замке.

Длинный, широкий, устланный коврами коридор. Здесь в польском мундире стоял на страже Кордиан[38]. Окутала замок черная ночь. Обступили Кордиана тяжелые мысли, окружили со всех сторон призраки скорби и страха, демоны мести и искушения. Понял Кордиан: настал час — и пошел. Долог был его путь по мягким коврам, по длинному коридору к царской спальне. Останавливается он в глубоком раздумье, тысячью рук вцепилось в него сомнение, преградило дорогу. Нашептывает что-то седой призрак, и Кордиан отвечает ему шепотом. Еще идет он вперед, еще сжимает сталь в руке, еще не знает, что уже обречен. Вот и конец пути. Ужас охватил Кордиана, и рухнул он на пороге царской спальни. Проснулся царь, остался жив.

Все прошло, все кануло в вечность. Пусто вокруг. Притаилось в углах молчание. Опустело огромное крыло замка, пустуют все этажи. А совсем рядом кипит жизнь: в противоположном крыле здания суетятся, бегают люди, шныряют по коридорам, по комнатам, хозяйничают в чужом дворце, как у себя дома.

Широкая лестница в конце коридора. Приемная с кордегардией, где дремлет стража. В глубине дверь, у дверей огромный солдатище таращится на всякого, кто туда входит.

За этой дверью мечется по своему кабинету человек в генеральском мундире. Бешеный пес из своры царских псов, холуй из холуев, раб и низкопоклонник там, в петербургских приемных, а здесь, в Польше, пан единовластный и проконсул, опекун, надсмотрщик и палач, генерал-губернатор. Живет он в королевском дворце, как король, и власть имеет, о которой ни один король польский мечтать не смел.

Ходит он по огромному своему кабинету, и тоска его гложет. Давно все ему опостылело: и роскошь, что его окружает, и тот страх, что внушает он населению подвластной ему страны. Надоели великолепные обеды и дорогие вина, надоели смертные приговоры, которые подписывает он каждый день в одно и то же время, предназначенное для работы.

А больше всего опостылел ему кабинет, где сидит он целыми днями, где ест, спит, работает, принимает. Целым миром стал для него с некоторых пор кабинет. Вот уже несколько месяцев не выходит губернатор из дворца, а в последнее время совсем не покидает он кабинета. Трудится губернатор денно и нощно — говорит чиновничий мир Варшавы; генерал болен — говорят военные, так как давно уже не видели его на смотрах; боится — говорят в Варшаве.

Генерал останавливается у окна и с ненавистью смотрит в темноту. Чуть белеет внизу замерзшая река, а на той стороне светится множеством огней Прага, рабочая окраина. Невеселое зрелище. Знает он, что там, как и повсюду, страх и ненависть. Было время, когда это его забавляло, затем он начал считать такое положение нормальным, потом все стало ему надоедать, а теперь…

Генерал вздрогнул и, тихо вскрикнув, отпрянул от окна. Ему почудилось, будто чья-то черная рука протянулась из темноты. Нет, это голый сук дерева возник неожиданно во мраке прямо перед окном. Нервы! Ведь знает же он, что там, внизу, вокруг дворца день и ночь патрулируют солдаты. Сюда никто посторонний проникнуть не может.

Генерал твердит себе постоянно: это невозможно, это немыслимо, а сам вот уже полгода мечется по кабинету в страхе, преследуемый жуткими галлюцинациями. На людях он старается не подавать виду, но часто теряет самообладание.