Новеллы и повести

Так получилось. Меня не остановили бы ни самая тяжелая работа, ни разочарование, не сломила бы тюрьма. Но то, что у нас сейчас творится, превосходит все и ни с чем не сравнимо. Кажется, пробил последний час всей нашей работе и всему нашему движению.

Ибо если вчерашние друзья и старые товарищи считают друг друга изменниками и не подают руки на собраниях…

Сейчас не может быть и речи об общих собраниях. Отношения установились официальные, но и они, впрочем, ограничиваются обменом оскорбительных, полных яда обращений и статей, которые невозможно читать.

Мне кажется, что все рухнуло и уже никогда не восстановится.

Недавно у меня ночевал маленький лысый товарищ. Около одиннадцати, до того, как закрыли ворота, пришел Грабаж. Маленький товарищ (он уже лежал) отвернулся к стене. Грабаж обратился прямо ко мне и громко спросил, можно ли ему сегодня переночевать. Я сказал ему: диван занят, разве не видно.

— Нет, товарищ, диван не занят. На сегодня занял его я, и никто из наших сюда не мог прийти. Повторяю вам, диван свободен.

— Вы с ума сошли! Грабаж, что за комедия?

— Это вы устраиваете комедию! Ваша квартира — для партии, а между тем вы тут самоуправствуете и приглашаете всяких…

— Ну, ну, Грабаж, только без глупостей!

— Это вы глупы, если не понимаете самых простых вещей. Может, вы уже перешли к ним? В таком случае поздравляю вас и ухожу. Но вы злоупотребили нашим доверием. Честный человек заявляет об этом открыто и не вводит в заблуждение серьезную партийную организацию.

Маленький товарищ при этих словах громко расхохотался и произнес, не поворачиваясь:

— Ха-ха-ха, серьезная партийная организация! Ха-ха-ха!

Грабаж бросился к нему и закричал, стиснув кулаки:

— Я не с вами разговариваю! Понимаете! Не с вами и вам подобными!

— Я тоже не к вам обращаюсь. Я говорю сам с собой. Прошу меня не трогать!

— Тогда говорите тихо!

— Я говорю так, как мне нравится.

Видя, что положение становится серьезным, я вмешался, чтобы не вспыхнула ссора.

— Люди, опомнитесь! Ведь вы друзья, товарищи! Ведь вы социалисты! Помиритесь… У каждого может быть свое мнение…

Тогда Грабаж опять набросился на меня:

— У каждого может быть свое мнение! Очень верно! А если некоторые публично говорят и пишут о нас, будто мы перешли на содержание к националистам, если обманывают наших рабочих, не брезгуют никакой клеветой…

Его прервал маленький лысый товарищ, возбужденно говоря по-прежнему в стену:

— А кто устраивает интриги за границей, кто присылает на родину подозрительных людей, кто сознательно губит дело Куницких и Варыньских, кто первый выпустил гнусное обращение?

— Я не откажусь ни от одного слова в нашем обращении!

Напрасно я призывал их объясниться спокойно; впервые в жизни довелось мне быть свидетелем такой яростной схватки. Еще две недели назад они были друг с другом на ты и многие годы считались друзьями. Сколько раз они вместе приходили ко мне на чай! Я знаю, что они любили друг друга. А теперь? Как может расценить это разумный человек?

Я ничего не мог сделать и только встал между ними, чтобы они не подрались, — могло дойти и до этого.

Лысый товарищ сел на постели и, свесив худые голые ноги, ораторствовал, грозя кулаками. Грабаж стоял в пальто и шляпе — так, как вошел. Они бросали друг другу в глаза страшные обвинения. Когда я пытался вмешаться в спор и приводил доказательства, что пролетариату нужны единство и согласие, они оба нападали на меня, не знаю даже, кто яростнее. Поскольку и во мне тоже течет кровь, а не вода, я начал злиться. Но до поры молчал, сохраняя нейтралитет.

— А дело с присвоенным, мягко говоря, шрифтом?

— Шрифт был наш.

— Неправда. Шрифт Вацлав оставил у Ростропного, А теперь, когда Вацлав сидит (а всему миру известно, каковы убеждения Вацлава), ваши выцыганили у несознательного труженика…

— Теперь он стал несознательным, потому что бросил вас.

— Не только несознательный, но и подлый.

— Подлый, потому что хочет стать социалистом.

— Это вы-то социалисты?!

— Не вам, шляхтичам, судить нас!

— Шайка демагогов!

— Через три месяца от вас и следа не останется. Рабочие прозреют, раскроются все ваши интриги!

А когда им не о чем уже было говорить, Грабаж, как последний дурак, снова прицепился к дивану. Разумный человек, а не какой-нибудь мальчишка, старый, опытный подпольщик, устроил из-за пустяка глупый скандал. Он приставал ко мне, требуя, чтобы я выпроводил лысого товарища из дома, потому что он не может находиться под одной крышей с ним, и так далее.

— Позвольте, разногласия разногласиями, но это мой дом, и я никому не разрешу так бесцеремонно распоряжаться у меня. Товарищ — мой гость.

— Вы не имеете права принимать врагов партии.

— Это мое дело. Товарищ — социалист и порядочный человек, и мне этого достаточно! А если вам не нравится, убирайтесь сами!

— Значит, вы присоединяетесь к этим склочникам?

— Я ничего не говорил! Не знаю, кто тут устраивает склоку.

— Хорошо, в таком случае мы прекращаем с вами всяческие отношения. Скажу вам только, что такому старому типу, как вы, следовало бы иметь больше ума!