Новенькая на факультете боевых магов (СИ)

Ушить платье я не успела, поэтому шла, приподымая длинный подол и стараясь не запутаться в шуршащих складках, а другой рукой придерживала бретельки, следя за тем, чтобы одежда как можно дольше оставалась на мне. Первые аккорды утонули в аплодисментах, а когда утихли, я поняла, что минусовку перепутали и звучит совсем другая мелодия.

Я обернулась в поисках Пламфли, но тот спустился к судьям и о чём-то увлеченно разговаривал с проректором по воспитательной работе.

А может, это и к лучшему. Потому что магию земли я в себе практически не чувствовала и нечестно петь о том, чего во мне нет и, возможно, не было от рождения.

— Прошу прощения, — сказала в микрофон я, — в программе произошли изменения и я буду исполнять другую песню.

К счастью, мелодия, льющаяся из динамиков, была хорошо мне знакома. Это старинная альверийская песня, которую когда-то пела мне мама и которую я любила в память о ней. Песня была наполнена символизмом и передавала чувства покидающего земной мир воина — горечь, сожаление и проблеск надежды на лучшее в мире, полном боли и тьмы.

— Если настанет тот счастливый час, — пела я, –

Когда утихнет адских гончих глас,

Мы из пепла с тобою восстанем

И луна ярче солнца засияет.

Задействовать магию в этом туре не только не воспрещалось, но и настоятельно рекомендовалось. На репетициях я видела, как другие девочки осыпали зрительские ряды цветами или создавали над головой сияющую радугу. Предполагалось, что я тоже изображу нечто подобное, но в данную минуту все мои силы сосредоточились на пении. Ну и немножко на том, чтобы с меня не сползло платье.

— Если настанет тот счастливый день,

Когда с тропы исчезнет вражеская тень,

Камелия дикая на лугу расцветёт

И солнце с другой стороны земли взойдёт.

Если настанет тот счастливый год,

Когда освободится от оков народ…

От переполнявших чувств слёзы застилали мне глаза. Я словно перенеслась в тот мир, где по ночам выли гончие, а мои родители были живы — в тот мир, который давно исчез и сменился другим. Я пела, ощущая, как в груди снова загорается та самая зеленовато-оранжевая руна, значение которой оставалось для меня сокрыто. Её сияющий свет заполнил весь контур и запустил в организме удивительную магическую реакцию. Возникло ощущение, будто глубоко внутри отшелушиваются частички чего-то инородного, ненужного и сгорают во внутреннем огне. Меня это нисколько не пугало, наоборот, радовало. Я открывалась новому с таким доверием и восхищением, как когда-то открывалась знаниям, ставшим для меня настоящим откровением. И только это было первостепенным и важным, всё остальное на этом фоне померкло и утратило свою значимость: и наглый Фицрой, и его ненормальная бывшая подружка. Но вместе с тем обрушилось острое осознание неправильности того, что я собиралась сделать. Засело около сердца причинявшим невыносимую боль осколком и никак от него не избавиться, разве что признаться во всеуслышание и ожидать неминуемой расплаты.

Когда песня подошла к концу, я поняла, что всё моё лицо залито слезами, бретельки сползли и лиф держится буквально на честном слове. Не глядя в зал и почти не слыша аплодисментов и криков «браво», я покинула сцену и, путаясь ногами в шуршащей ткани, заторопилась в гримёрку.

Но ошиблась и по привычке хотела войти в ту дверь, через которую входила раз пятьдесят до этого.

— Сюда нельзя, мисс Фостер, — остановила меня профессор Макнейр, — пожалуйста, пройдите в кабинет заведующей библиотеки, который вам временно выделили.

— Извините, профессор, я забылась, — отозвалась я.

Уходя, я успела заметить, как профессор Прингл и профессор Макнейр расчерчивают комнату рунами истины и с помощью специального порошка подсвечивают и снимают частички магии, витающей в комнате и отпечатавшейся на поверхностях.

На пороге на меня налетела Рамона со словами:

— Я слышала, как ты пела, Элла. Это потрясающе! Я плакала. И если ты не получишь титул «Мисс Балленхейд» или хотя бы «Вице-Мисс», я очень и очень расстроюсь!

— Ну что ты, — пробормотала я, — оно того не стоит.

— Там, кстати, коробка для тебя. Большая. Курьер только что доставил.

— Для меня?

Я обомлела. Наверняка это очередной почтальон с новой телеграммой, новым условием задания и новой угрозой. Ну сколько можно!

Сперва я отказывалась открывать коробку (не при девочках же!), однако время шло, а они настаивали. Да и её размер раз в десять превышал размеры конверта, куда бы могла поместиться телеграмма.

Внутри оказалось платье. Потрясающе яркого огненно-красного цвета. Из лёгкого нежнейшего шёлка. С пышной шёлковой розой на груди и высокими разрезами на юбке в пол.

Но и это ещё не всё. В коробке обнаружилась коробочка поменьше, похожая на те, в которых богатые поклонники дарят своим дамам сердца бриллиантовые серьги.

— Какая прелесть! — восторженно прошептала за моим плечом Рамона. — Открывай же, я сейчас умру от любопытства!

— От кого эти сокровища? — поинтересовалась Анна.

— Не знаю. — Я словно очнулась и запихнула платье обратно в коробку. — Я не могу его надеть.

— Почему? — удивилась Рамона.

— Потому что оно не моё!