Новгородские былины

Былина, точнее, ее варианты из сборника Кирши Данилова и в исполнении А. П. Сорокина постоянно привлекали внимание исследователей[114]. Независимо от методики и индивидуальных различий изыскания шли преимущественно по трем направлениям. В мифологическо-этнографическом русле работали А. Н. Афанасьев, Н. И. Костомаров, Р. С. Липец, Э. В. Померанцева. Разыскивали — подчас со слепым усердием — международные и литературные параллели к былине компаративисты В. В. Стасов, Ф. И. Буслаев, О. Миллер, М. Г. Халанский, Г. Н. Потанин и др. Лишь В. Ф. Миллер, А. Н. Веселовский и А. В. Марков всерьез пытались соединить мифологическо-этнографический аспект с компаративистским, причем А. Н. Веселовскому принадлежит честь настоящего анализа известных ему десяти вариантов былины. Художественно-социологическому рассмотрению, зачастую противоречивому и некорректному, подверг былину В. Я. Пропп[115]. В этом же аспекте Т. М. Акимова попыталась доказать, что былине предшествовали три самостоятельные песни, позже сведенные в один текст.

Эти направления научных изысканий сами по себе не противоречат друг другу. Больше того, они взаимодополнимы. Синтез удовлетворительно собранных и проанализированных фактов ведет к истине. Правда, подходу В. Я. Проппа и Т. М. Акимовой мы предпочитаем анализ, выявляющий эволюционные зависимости между всеми текстами и определяющий историю былины в пределах наличной совокупности текстов. Мифологическо-этнографический же аспект, по нашему мнению, позволяет узнать, во-первых, какие реалии былины соответствуют тому или иному диапазону исторического времени и, во-вторых, какое место занимает былина в эволюционной цепи верований о воде и водяном. Так как в Новгородчине проходила активная ассимиляция прибалтийских финнов, то уже по этой причине возникает необходимость выяснить истоки былины или каких-то ее элементов на базе восточнославянского (шире — славянского) и прибалтийско-финского фольклора. Отсюда могут зародиться поиски параллелей к былине. Затем может появиться желание определить, на каком уровне былой языковой общности (балто-славянской, славяно-балто-германской, европейской, индоевропейской) обнаруживаются элементы былины, или жажда проверить, не занесены ли ее мотивы и сюжеты откуда-то издалека устным путем или через письменные источники. Древность или самобытность былины доказывается не столько ее содержанием, сколько характером перекличек былины с обнаруженными фольклорными и этнографическими параллелями.

Мы сочли своей обязанностью пройти по следам предшественников, последовательно проверяя все их гипотезы. Наряду с этим накапливались этнографические и международные параллели к былине, определялась эволюционная последовательность версий и вариантов былины. Ниже вкратце излагаются некоторые результаты поисков и анализа, с учетом мнений предшественников в тех случаях, где это представляется необходимым.

В разных вариантах былины встречается несколько форм имени главного героя[116], которые оказались сближенными благодаря этимологическим переосмыслениям самих сказителей и унифицирующим усилиям переписчиков, собирателей и издателей. Наиболее редка форма Сотко́ (Сотко́вой), известная лишь по текстам из Поморья, но ее же, учитывая оканье новгородцев и связь имени со словами «соть» («сыть») и «соты», можно признать самой подходящей для героя-гусляра, услаждающего слушателей сладкой музыкой. Мы даже склонны допускать, что эта форма имени — изначальная для героя-гусляра, ибо имя героя в былинах по смыслу зачастую соответствует его образу, основному проявлению его характера.

Более часта форма Садо́к (Сато́к). Многие дореволюционные исследователи считали ее исконной для былины и видели в ней отражение древнееврейского по происхождению имени Садок (Цадок) в значении «справедливый, праведный». Певцы, употреблявшие форму Садок, вряд ли знали первоначальное значение древнееврейского имени, совершенно невяжущееся с образом героя. В их текстах подобное знание никак не отразилось. Скорее всего имя Садок ассоциировалось у них с русскими словами «сад» или «садок» (также и в значении «устройство для содержания живой рыбы»). Форма Садок, вероятно, обусловлева влиянием осведомленных местных книжников, знавших, что в русских месяцесловах есть только одна «правильная» форма имени — Садок