Новые Дебри

В другом углу стояли холодильник и торговый автомат. К автомату Беа притянуло как магнитом. Он был полупустым, все хорошее выгребли. Остались только плитки гранолы, жевательные конфетки в виде фруктов и картофельные чипсы неизвестной ей марки, но от названия их вкуса ее замутило. Тушеная говядина. Но чьего приготовления? Ей вспомнилось блюдо, которое готовила ее бабушка. Когда еще можно было путешествовать свободно, ее бабушка пристрастилась к экзотическим специям. Эти чипсы никак не могли иметь вкус бабушкиной тушеной говядины.

Беа открыла холодильник и нашла источник запаха. Незавернутый старый сандвич с индейкой, а в ящике для овощей – разлагающийся кочан салата ромэн. Удивительная расточительность. Драгоценный салат. Как могли Смотрители просто взять и забыть про него? А вдруг жизнь Смотрителя гораздо шикарнее, чем представлялось ей и Глену? Ведь они работают на Администрацию. Наверное, у начальства свои поставки, запасы еды, другой выбор, ниже цены, скидки. Скидки! Об этом и заявляли те, кто распускал слухи про Частные земли. Что там у людей есть все, чего только можно пожелать. Все, что раньше принималось как само собой разумеющееся. Вроде скидок. Почему-то обнаруженный шкаф, набитый средствами для уборки, и пропавшая впустую еда сделали Беа более восприимчивой к самой идее существования Частных земель, чем когда-либо прежде.

В холодильнике нашлись и другие продукты: порошковое молоко и йогурт, большая упаковка лярда, рис в коробках, апельсиновый напиток, какое-то Мясо™ в белом мясницком пергаменте. Беа вынула его и понюхала. Запах ничем не напоминал мясо, которое она ела в Дебрях, но удалось определить, что это, по обилию слюны во рту. Бекон. Откуда у Смотрителей бекон? Она взяла сверток под мышку. Ей требовался какой-нибудь инструмент или помощь, чтобы влезть в торгомат. Хуан ловко умел просунуть проволоку и подцепить вкусняшку. А от бекона у них вообще снесет башню. Ей подумалось, что Карл даже взревет в голос. Она улыбнулась, представляя, как доволен будет Карл. И нахмурилась, отгоняя это чувство.

За последней дверью она увидела чулан, полный тряпок – для уборки, предположила она. И несколько электрических шнуров. И два пятидесятифунтовых мешка с песком. Чулан для хранения всякой всячины. Потом ее взгляд привлекла стопка одеял. Она сняла их с полки и потерлась щекой об одно, которое в другой период своей жизни назвала бы кусачим. Но теперь под ее щекой оно казалось пушистым хлопком. В этом мире имелось кое-что и помягче – шкуры, меха, молодая трава, мох, но одеяло было рукотворным и оттого особенно уютным и ласковым. «Буду сегодня спать под ним», – решила она.

В коридорное окно Беа увидела, как Сестра и Брат снаружи подбрасывают в воздух камень. Потом услышала, как он лязгнул об металл крыши. И еще раз, и еще. Писем они никогда не получали, и их матери, пока она была жива, тоже никто не писал. Как ужасно, должно быть, сознавать, что по ним некому скучать. А они все так же кидали камень. Дзынь. Беа стало тошно. Других детей она едва замечала. О них заботились Дебра и Хуан.

Община уже подступила к столу сотрудника поддержки вплотную, руки почти касались стопок писем, все толкались плечами, чтобы их не оттеснили. Кедровая Шишка носился от одной стены до другой, ударяясь об них, Агнес сидела на полу и царапала узор на ковролине. Глен тоже держался поодаль, наблюдал с улыбкой за происходящим и журил тех, кто пытался дотянуться до своей почты.

– Пока нет, – говорил он. – Только когда все письма до последнего будут…

В этот момент Вэл почтительно положила на место очередной конверт и подняла голову.

– В коробке пусто, – объявила она.

На почту налетели.

Глен закричал: «Тише, тише, осторожно, осторожно», пытаясь перекрыть шум, с которым члены Общины бросались за своей почтой и выбирались из свалки в поисках места, чтобы без помех распечатать письма, проникнуться их чувствами и спокойно съесть зачерствевшее печенье.

Хуан топтался на одном месте, бил себя по груди новым набором красок и ворковал «мамá». Когда они приходили к рекам, ему нравилось расписывать камни, а потом смывать с них краску. Не оставляй следов, приговаривал он и целовал дочиста отмытый камень. Он объяснял, что так дает выход творческой стороне своей натуры.